А у меня все лучше всех. Вот уже и загиб. У мальчика был заскок насчет Маркса и Тургенева. А потом оказалось, и капитан Майн-Рид тоже. Те же даты: 1818–1883. На мысли одной помешаешься ты и с ума ты сойдешь от безумной мечты. И трактат, и портфель, и походка. Но вот на шапку лучше всех денег не хватит. Но БСЭ купил. Но когда я проштудирую трехтомник Белинского? И от плавания придется отказаться. Он философ? Скорее командир взвода. Боксер. Борец и Клоун. Ну как, казак, твое свидание? Свидание не состоялось. Нет времени

и греблей заниматься. Тоже уверен, что будет малапагиниана? А почему нет? Ты можешь позировать под Минина и Пожарского, а я нет? А Шолохов – что, бог?

3

2

Ты можешь взять «Эмпириокритицизм» и работать самостоятельно. Или «Феноменологию духа». Могу, но меня интересует один вопрос. Это дело добровольное или нет? Я могу взяться за это, когда захочу или только когда вы скажете? Он все энциклопедии перечитал. У него одних определений идеологии 14 штук. В мужской бане мы видели молодого бога. Вот каким ты будешь, если будешь заниматься гимнастикой. У вас есть данные. И только? Ничего больше не надо, только посещать секцию. Я готов 10 лет в лагерях отсидеть, только бы иметь твое здоровье. А больше ничему в тебе не завидую. Теперь уж он не говорил тебе больше: ты гений. Да и тогда было, конечно, с ожиданием ответа «Ты тоже». Но он такого ответа не дождался. Я может и гений, т. е. почему может, я, конечно, гений, а вот ты не похож на гения. А чем я хуже Максима Горького? У меня такие слова вызывали раздражение и бешенство, и мы ссорились. И этим не пришлось заниматься. И тут нужны жертвы. Чтобы читать «Фауста» Гете по-немецки, я готов все сделать. Ото всего отказаться. Даже от Москвы. Уехать и 2 года читать одного «Фауста». Разговор о Ларуссе бесил и ввергал в бессилие.

3

Разве можно объять необъятное? Но так хочется. Но это высокомерие физически недоразвитой девушки уязвляет больней, чем явное снисхождение, если не презрение, москвички к провинциалу. Я вам покажу «командир взвода». Мыслитель? Скорее пулеметчик. Я вам покажу «пулеметчик». Ты вон какую нам карту Союза отгрохал для Комсомолии. Не всем же сразу начинать с фельетонов, а? Почему не всем? На лице этого парня было написано восхищение. Он смотрел на тебя как влюбленная девушка. Они нарочно не оставили портфель, чтобы рассмотреть тебя вблизи в трусах. Великолепное животное, ничего не скажешь. Зввверь! Тигр. Борец. Турник пришлось сразу же бросить. Коньки пришлось оставить в смысле фигурное катание. От лыж дрожали руки, и трудно было прямо из лесу с лыжной прогулки переключаться на лекцию по теории литературы. Хорошая пара. Жалко, нет фотоаппарата. Оттого и был долгий задумчивый взгляд 30 лет спустя у прилавка с немецкими книгами.

4

У нее на лице был написан ужас, когда она меня увидела на костылях. Это было в трамвае. Трамвай шел по Моховой мимо Университета. Откуда он ее знает? Нашего завлита? Ты мне сегодня нравишься. Ну-ка, прочти еще раз свою пародию. Здорово, а? А то, что я заплакал, читая твой рассказ, просто слезы душили, так это, дурак, комплимент для твоего рассказа. Я хочу переписать его по-своему. Будет два рассказа. Пожалуйста, переписывай. Знать множество стихов и можно ничего не знать больше. А у них самая мощная официальная организация, за исключением партии и комсомола. У баптистов или у хлыстов? Мощная собака в новом окружении вдруг почувствовала себя щенком. И тут нужна специализация. Если ты бегун на длинные дистанции, так тебе и нужно развивать только ноги и бегать только на длинные дистанции. А как же с гармоническим развитием во все стороны?

5

Удар был нанесен новым французом. Легче всего давался язык, вот языком и нужно было больше всего заниматься. Вот и сейчас тоже. Стихи по-японски можешь не писать, но проконспектировать оксфордский курс давно надо было. Стакан воды, чужой успех, ах как неуютно, ах как нехорошо, ну просто невыносимо. Потом вдруг стихи Есенина и реакция. Да что, я машина что ли! А я каторжный? А я крепостной, да? Не хочу быть зубрежной машиной, не хочу. Первая двойка у профессора Неусыхина по истории средних веков так не обескуражила, как этот стакан воды по-французски. Отстал. Безнадежно отстал. Не догнать. Лучше уж сойти с дорожки. Казалось, поскользнулся и медленно сползаешь в пропасть. Все тебя принимают ЗА, а ты уже не академик, ты внутри уже боцман.

6

Нет дудки, я и на военном корабле останусь литературным критиком. А я все равно. А там не нужно было читать Байрона и Багрицкого. Читал «Гренаду» с чувством, но лучше б сразу взял быка за рога. Вот уж ни к чему, так ни к чему. И вот среди этих-то орангутангов я вынужден жить в самые плодотворные годы моей жизни. Тебе удается преодолеть титаническую мысль великого Виссариона. Подумаешь! Мне это ничего не составляет. Я еще и не то могу. От трехтомника Белинского через Писарева и как-бы-письмо-Сталину «Дайте нам свободу слова и мы вам покажем, что такое великая русская литература» был естественный переход к тридцатитомнику Ленина. Мы были воспитаны на том убеждении, что критика поэзии – это в первую очередь критика жизни и без участия в революции не может быть русского писателя или критика или мыслителя. И это еще дальше от французского языка и французской литературы.

7

У мальчика был заскок насчет Тургенева и Маркса. Написать новый «Капитал»

и новые «Отцы и дети», это нам ничего не составляет. Мы такие. А вот какие вы, это еще надо посмотреть. Конечно, об этом никому ни слова, но иногда разве нельзя дать понять и поиметь в виду? Иногда это и прорывалось. Я эгоцентрист и ты эгоцентрист, но нельзя же всех остальных считать дураками! А почему нельзя, если он дурак? Я хочу увидеть, что за человек ты, а вовсе не тот парень, о котором ты так много рассказываешь. Что ты любишь, к чему ты стремишься, кем ты хочешь быть, что ты за человек? Это был последний разговор с расстрелянным вождем.

А последний раз я его видел выходящим из общественной уборной на Пушкинской площади. В кино? С девицей, конечно? Нет. Ну и плохо. «Как у вас дела?» – такого вопроса я ему и не мог задать. Потом его высокая фигура мелькнула в коридорах Бутырки, но это я, конечно, обознался. Просто кто-то из моссоветчиков напомнил другого моссоветчика.

8

Задирать он любил, расстрелянный руководитель, но всегда мимоходом и по касательной. И разговора никогда не было. Может и был бы разговор через год после расстрела, но было уже поздно. Не отец исповедник, а задиристый старший брат, к которому надо приходить с законченными мыслями и самостоятельными решениями. Хочешь, он тебя устроит в Моссовет?