— Не могу уснуть, — прошептал Пеэтер.

— Хочешь, я вернусь в кровать? — спросила жена.

— Да.

— Но думать будешь обо мне, не о лошади.

— Хорошо, — через силу сказал Пеэтер. Врать ему не хотелось.

— Если ты начнешь ворочаться.

— Не буду, честное слово. Настроение отвратительное, погано себя чувствую!

— Ладно, иду. Честно, я ведь тоже устала.

— Знаю, знаю.

Жене было не до шуток. На часах три ночи. К восьми ей на работу. Невыспавшаяся, она бывала злой, раздражительной и нехорошей. И во всем был виноват Пеэтер. Он улегся, сложил руки на груди, как раньше требовали в детском саду, закрыл глаза и стал гнать от себя все мысли о любых лошадях. Так он боролся до утра. Спал или не спал, не имел представления. Ночь как-то прошла. Подумать только, сколько таких ночей еще впереди. Жизнь все же страшно выматывающая штука.

Секретарша, маленькая злобная Анника, была чуть любезнее, чем в прошлый раз. Интересно, с чего бы? Пеэтер навострил уши, появился проблеск надежды. Поначалу сильно надеяться опасно. Пусть сперва будет крошечная надежда, а потом, если возникнет причина, она перерастет в большую, потом разрастется еще. Пеэтер бросил пальто на вешалку и встал в ожидании новостей.

— Я все надеялась, а вдруг мы как-нибудь выкарабкаемся, но теперь ясно, что мы на дне. Как в игре в морской бой. Но это даже лучше, ясность, по крайней мере, — сказала секретарша. — Я ищу другую работу. Собственно, я вынуждена ее искать. Что ты будешь делать, Пеэтер, у тебя оставалась какая-то там лошадь, а…?

Надежда погасла. Какая-то там лошадь? Так и сказала. Понятное дело, что не стоило на работе болтать о лошади. Секретарши и прочие работники сразу стали подсчитывать, сколько она пожирает, сколько ест он сам. И всякая человечность испаряется. Остается зависть в чистом виде. У тебя может быть собака, кошек сколько угодно, а вот лошадь — это уже излишество. Для, так сказать, усредненной Анники.

— Да, оставалась. И пока что есть.

— Она ведь тоже кушать хочет, да?

Сегодня Анника была какой-то более добросердечной. Не подковыривает его, а явно сочувствует. Интересуется судьбой лошади. Пеэтер смягчился. У Анники дома были дети и муж, который изредка встречал ее после работы. У мужа, вроде, есть еще вторая жена, но Анника не подает виду, хотя все кругом знают об этом. И у той, другой Анники тоже двое детей. Анника и вторая жена рожают попеременно, потому, как ни одна не собирается уступать. Обе надеются победить. Но не тут то было, недавно родился ребенок у другой. Сейчас Анника наверняка беременна. Скоро родит маленького жеребенка, назовет по первой букве папиного имени. К примеру, если он Прийт, то на «п».

— Проклятье! — в сердцах выпалил Пеэтер.

— Что такое?

— Видишь ли, Анника, эта лошадь у меня с детства. Я имею в виду, с ее детства. Я почти что видел, как она родилась. Ноги у нее кривые-кривые были, потом выпрямились. Я еще удивлялся, как такие могут выпрямиться. А вот гляди-ка.

— А я и не знала, что у лошадей тоже бывают кривые ноги?!

— У лошадей бывает все. Как у людей. Чем они хуже людей, как ты думаешь?

— Откуда я знаю! — воскликнула Анника, скрестив на груди руки.

— Ладно! — сказал Пеэтер. — Уже через неделю она была божественно прекрасным жеребенком. Бегала по загону и, проголодавшись, шла есть. Ее мать тоже вороной масти была.

— Ну да, ну да.

Теперь, когда, наконец, он нашел с Анникой общий язык, все было кончено. В жизни так и бывает. Стали подтягиваться остальные сотрудники. Пеэтер закончил свою повесть о лошадях. Все расселись в конторе и стали подавленно просматривать расчеты, ждали, чтобы кто-нибудь что-то сказал или решил их судьбу. Но как? Работяги, которым в конторе делать нечего, и без того уже переведены на половину зарплаты или отправлены в принудительный отпуск или сокращены, так что банкротство ни для кого не секрет. Просто надо произнести это слово вслух. К счастью, зазвонил телефон, и у Пеэтера появился повод выйти. Он скрылся за дверью. Анника, опасаясь, что он вернется, для страховки переждала минуту, и прошипела:

— Он оплакивает свою лошадь! На нас ему наплевать! Главное, достать где-то овса. Он сам мне говорил. Ему все равно, что дети, что банковские кредиты, что люди без жилья останутся. Говорят. — Анника снова оглянулась, — говорят, что ему все до лампочки, и даже жена уже не спит с ним в одной постели!

— Интересно, почему?

Анника пожала плечами. Сердце ее остро сжалось от горечи, на глаза навернулись слезы.

— Я понимаю его жену, если мужа больше тянет к лошади.

Анника расплакалась и, прижав к глазам платок, выскочила из помещения.

— Ну, что на этот раз? — спросил Пеэтер.

— Один бельгиец, — сказал Иво.

Анника промчалась мимо Пеэтера как грозная ракета.

— Да нет, Иво, это секретарша чуть не сбила меня с ног. Какой бельгиец?

— Покупатель — бельгиец! Зубной врач, больше я ничего не знаю!

— Почему он покупает лошадей у нас?

— Не знаю. Ходил, присматривался, был с женой и ребенком.

— Они тоже бельгийцы?

— По каким-таким признакам я мог бы распознать бельгийцев, а? Жена и ребенок — финны, кажется, все живут в Бельгии, но финнов-то я всегда узнаю! А лошадь покупают здесь потому, что так захотела дочка!

— Странно. ну и чего ты мне звонишь?

— Так ты Пилле хотел продать или не хотел?

— Хотел, но. да, хотел, конечно, хотел. Я уже забыл.

— Ну, ясно, я спросил за нее семь тысяч, он сегодня явится на пробу, так что подъезжай, хорошо?

Иво положил трубку. Анника шла по коридору обратно. Почему-то бросила на Пеэтера осуждающий взгляд. За что?

Бельгийцу было примерно тридцать, темные волосы блестели от масла, больше похож на итальянца, чем на бельгийца. В Италии Пеэтер бывал. Бельгиец был в солнечных очках. Выходит, вот они какие, эти бельгийцы. Его финская жена и дочь стояли рядом и наблюдали за отцом. Но тот гарцевал не на Пилле, а на гнедой. Бельгиец перепрыгнул барьер, который поставил перед ним Иво.