Шрифт:
Пленнов уходил с котельной без сожаления, а Николаю приходилось сдерживать свою радость и нетерпение. Друг друга они не поняли.
Глава 13
ПОДГАДИЛИ
С вечера Николай приготовил давно не надеванные ватные штаны, белесые и жесткие после стирки, полушерстяной свитер, в котором форсил когда-то, пиджачок, в карманы которого насовал спичечных коробков про запас. Катерина смотрела на его сборы молча и так же, не говоря ни слова, подсунула старое полотенце с завернутым в него куском мыла. «Правильно», — одобрил про себя Николай и прикинул, что бы еще из посторонних вещей могло пригодиться на новом рабочем месте. И уже в потемках сходил в сарай за старым газовым ключом, который был даже необходим в его пароводяной работе.
— Какой у нас завтра день? — спросил он перед сном жену.
— Среда.
Значит, со среды начиналась самостоятельная жизнь.
— Пленнов говорит, приплачивали ему, — не в силах лежать молча, сказал Николай.
— На ферме всем приплачивают, — равнодушно отозвалась Катерина. — А то кто бы там стал работать?
Николай подумал, что он бы сейчас и на семьдесят рублей пошел, но вслух говорить ничего не стал.
Ночью ему снилось что-то, но вдаривший над ухом будильник отогнал видения, и они тут же забылись. Катерина поднялась вместе с ним.
— Чай будешь? — спросила.
— Я лучше молока.
— Холодное, подогреть надо.
Николай ничего не ответил и-, закончив одеваться, достал из холодильника молоко, налил в кружку, взял надкусанный ломоть хлеба.
— Холодное, я говорю, — повысив голос, повторила жена.
— Ничего, я помаленьку…
— Свою скотину придешь убирать?
— Не знаю, как дело пойдет.
— А чего там знать? М-м, пять уже доходит, — простонала Катерина. — Пошли, что ли?
Николай сделал глоток побольше и, почувствовав холод от молока где-то под лопатками, передернул плечами.
— Пошли, — кивнул, — дорогой разогреемся.
— А?
— Дорогой, говорю, разогреемся!
По ночам теперь морозило, и последний выпавший снег не сходил уже третьи сутки. Может быть, и зима началась? К ферме Николай шел за Катериной, привыкшей уже к этой дороге. Бухали, шоркали сапоги по мерзлым кочкам. Три лампочки, вывешенные над коровниками, долго, казалось, не приближались. Потом стал доноситься сплошной вой компрессоров.
— Первый гурт уже доют, — сказала Катерина.
— Поэтому они у вас и передовые, — заметил Николай.
— Че-е? — Катерина обернулась. — Нашел передовиков! Они все восьмеро ближе нас к ферме живут, и группы набрали любенькие.
— Ну, я и говорю…
— Говоришь ты!
По разговорам, по выступлениям на собраниях, Николай знал, как заморочили головы дояркам всякими «мерами». Им приплачивали за качество молока, назначали премии, по условиям соревнования сулили ковры и машины, подсылали время от времени автолавки с «дефицитом», да и в магазине часто можно было услышать: «только для животноводов». Но мало кто из этих работящих, проворных и языкатых женщин правильно понимал все это или хотя бы правильно пользовался. Постоянно слышались от них жалобы на начальство, обиды друг на друга, и разгоралась канитель вокруг все тех же мер, показавшихся кому-нибудь недомерками. С одной стороны, правильно: узаконил — отдай, но, с другой стороны, сколько можно-то? Сейчас он еще мог и осудить, и понять доярок, зная, как все же тяжело им приходится. А работали в основном лет на пять и десять старше Катерины и совсем пенсионерки. А молоденьких сюда и безразмерными «мерами» не заманишь, и насильно не загонишь, как механизаторов, на которых в начале зимы пишется огульный директорский приказ, переводящий их в скотники. Поэтому постоянные работники всегда помнили про свою исключительность, и, наверное, не вполне их вина, что нет-нет да и пользовались этим не по-людски, выкобенивались, воюя за «свое законное»…
Ключ от котельной Николай обнаружил не на указанном Пленновым месте, а, изведя десяток спичек, с которыми совался в разные укромные уголки, прямо в замке. «Вместе ведь запирали», — подивился Николай, но тут же подумал, что разговорившийся под конец Пленнов мог запросто отвести ему глаза.
Примкнув замок к одной из петель, он положил ключ в карман и отворил половину двустворчатой двери. В лицо сразу пахнуло копотью, запахом солярки, подтекавшей из насоса, и сохранявшимся в тесном помещении малым теплом. Выключатель он нащупывать не стал, хотя и знал, где он примерно находится, опять зажег спичку. Прикрыв огонек ладонью, шагнул к стене, и вдруг у него под ногами что-то зашевелилось, послышалось не то пыхтение, не то задавленный стон, а спичка потухла. Николай живо отступил к двери и чиркнул новой.
Под ногами, на холодном земляном полу лежал человек. Николай сразу узнал его — Воронин, скотник. Успокоившись, перешагнул через лежащего, повернул выключатель. Свет закопченной лампочки показался ярким и горячим. Николай присел перед Ворониным, тронул его за плечо.
— Эй, — позвал негромко, — ты вставай, простудишься. Сергей, слышь…
Воронин закряхтел, поджимая ноги, обутые в чесанки. Николай двинул его почувствительней.
— Серега!
Воронин замычал что-то и отчетливо произнес:
— Стоять, Рыжий, стоять!
Николай попробовал перевернуть его на спину, потянул за рукав и наконец разбудил.
— Уйди, — простонал Воронин.
— Ты на полу лежишь!
Скотник открыл глаза, едва разлепил их.
— Ты кто? — спросил, скривившись от света и злой боли.
— Акимов я, Николай.
— А где мы?
— В котельной. Ты подымайся, на земле ведь лежишь.
— А ты кто такой?
— Акимов! — Николай встал. — Мне работать надо.
— А где я?
— Ну, гляди, до костей проберет…