–  И четырех пополудни еще нет, - сказал он.

–  Так в пять начинают!

–  Когда же в такую рань начинали?
– удивился Левушка.

–  Да по мне - хоть спозаранку!
– едва не плача, отвечал Вельяминов.
– В кои-то веки дистраксьон, приличное собрание, именной инвитасьон, бомонд, все модные женщины, а я?…

–  Не смею мешать, господин Вельяминов, - произнес Архаров, вставая.
– Собирайтесь поскорее. В иной раз встретимся. Идем, Тучков. Пусть не треплют языками по Москве, будто бы обер-полицмейстер зверь и моветонная харя.

–  Честь имею, сударь, - тут же адресовалсяЛевушка к Вельяминову и, пропустив Архарова в дверь, выскочил из комнаты.

–  Идем скорее, - тихо приказал обер-полицмейстер.
– И молчи, Христа ради…

Заговорить Левушке было позволено уже в карете.

–  Держи, спрячь, - велел Архаров, добывая из карманов на стене пистолеты.
– А я эти возьму… Тяжелые, как бы карманов не прорвали… Сашка, доставай бумагу, чернильницу, пиши так… «Карл Иванович, всех, кто обретается в конторе, собери и отправь наискорейше в Лефортово, к Оперному дому, и пусть бы окружили оный и брали приступом, коли потребуется…» Знак, знак! Тучков, какой мы, в театре сидя, можем подать знак, окромя выстрела? Сашка, слушай. Мы с Тучковым будем в театре. Где, как - сам не ведаю. Вели кому-либо из наших шуров туда пробраться… Мать честная, Богородица лесная, сам же я всех услал в Сретенский монастырь!… Пиши так: «И коли людей нет, послал бы своих из подвала…» И еще пиши: «И пусть пошлет в Сретенскую обитель, чтобы не отпускать драгун, а их тоже послать в Лефортово…»

–  Николаша, ты умом повредился, - объявил Левушка.

–  Вылезай из кареты, Тучков. Сашка, увидишь, что мы уезжаем, - тут же в контору! Чего Шварц спросит - разъясни на словах. Скажи ему - иного пути, чтобы этих подлецов прихватить на горячем, не вижу. Пусть окружают театр, это возможно, он в парке расположен, пусть сидят в кустах. Услышат стрельбу - тут же на приступ! Ну, с Богом! Стой! Когда придут - тоже бы знак дали, два выстрела разом…

Архаров и Левушка вышли из кареты и встали за углом, карета же укатила, и только Иван на запятках, обернувшись, разинул в недоумении рот.

–  А вот и недорослев экипаж подают, - прошептал Архаров.
– Тучков, за мной…

При необходимости он умел двигаться весьма быстро. Левушка же, прирожденный фехтовальщик, обладал не просто ловкостью, а неким чувством, позволяющим безмолвно взаимодействовать с товарищами. Именно потому и удалось одновременно оказаться справа и слева от сбегавшего с крыльца Вельяминова.

–  Но, милостивые государи… - начал было недоросль.

–  Полезай в экипаж, живо, - тихо приказал Архаров.
– Сперва ты, Тучков…

Вельяминов опомниться не успел, как уж был вмят в заднее сиденье кареты, имея по бокам поручика Преображенского полка и московского обер-полицмейстера.

–  И только пикни, - предупредил Тучков.
– Я не погляжу, что ты беспримерный болванчик…

–  Вели, чтобы сразу везли в Лефортово, - сказал Вельяминову обер-полицмейстер.
– Объяснил бы мне кто-нибудь, с чего они всякого человека непременно зовут болванчиком.

–  Хочешь, чтобы называли идолом? Это они с французского перекладывают, у французов «идол», «кумир», а по-русски можно сказать и «болван», опять же, «болванчик» - это ласкательно…

–  Идол, - повторил Архаров.
– Нет, нам с Сашкой такого слова пока не попадалось…

И подумал, что, занятый делами, давно уже не слушал на сон грядущих французских книжек. Какие уж книжки, когда Пугачев на носу?

–  Какое Лефортово, меня ждет тетушка!
– заголосил, опомнившись, недоросль.
– Я обещался заехать за ней, вот и инвитасьон у меня…

Более он не сказал ничего - слева ему запечатала рот большим сбитым в клубок платком Левушкина рука, справа в бок сунулось пистолетное дуло.

–  Тетушке твоей, сударь, для души полезнее будет сегодня дома посидеть, - объяснил Архаров.
– В Лефортове для нее чересчур шумно будет…

Вельяминов замычал.

–  Николаша, он о пудре беспокоится, - догадался Левушка.
– Коли мы с него пудру стряхнем и смажем, он нам покажет кузькину мать.

–  Коли будет вопить - вообще вымоем, - пригрозил обер-полицмейстер.
– Слышишь, сударь? И не где попало, а в Неглинке искупаем. Вот ею как раз повеяло…

Карета действительно въезжала на крутой Кузнецкий мост. Там и застряла.

Недоросль волновался, восклицал, переходил на французскую речь, наконец выматерил Левушку - материть Архарова побоялся. Левушка дал сдачи, и дал щедро - любовь к музыке вкупе с возвышенными чувствами у него была сама по себе, а понимание жезненных необходимостей - само по себе, и на полковом плацу, школя рядовых, он мог загнуть весьма выразительную словесную загогулину, беря в том пример со старшего товарища. Опять же, и архаровцы, общество которых он любил, многому могли научить.

Наконец карета опять тронулась и с переменным успехом добралась до Мясницкой, оттуда - до Покровских ворот. За ними уже стало полегче.