–  Да что ж ты, мать моя, все молчишь?
– не унималась Марья Семеновна.
– Да говори же ты наконец - куда он тебя возил, каково встретились?…

Варенька посмотрела на нее изумленно - как можно было сейчас о чем-то разговаривать? Она держала в себе два главнейших события этой ночи, как будто большую чашу, всклень наполненную водой, чуть шелохнись - вода прольется. И слов у нее не было - одно неровное сбивчивое дыхание.

Старая княжна стояла со свечой в руке, закутанная в шлафрок, со сбившимся набок ночным чепцом, и говорила, говорила, а рядом стояла Татьяна Андреевна и кивала, кивала, это было совсем невыносимо, и Варенька кинулась прочь.

Ее рука лежала в мужской руке - вот эта самая, и обещание стать женой было дано без единого слова! Это потрясло ее до глубины души, до той самой смутной глубины, куда человеку лучше не заглядывать.

Варенька заперлась в спальне и прямо в платье бросилась на постель. Ей казалось, что она должна оплакивать свое предательство, что Петруша с того света должен протянуть ей руку помощи и укрепить ее в намерении завтра же утром отказать князю! Но слезы, очевидно, были все выплаканы в загадочном доме, где она встретилась с матерью. А Петруша… Петруша все никак не приходил…

Тщетно Варенька вглядывалась в красивое лицо на миниатюрном портрете. Там измайловец Фомин был хорош собой - и только, взгляд его не выражал ни упрека, ни сострадания.

А меж тем упрек просто должен был быть - потому что прав князь Горелов и Варенька из-за пылкости своей натуры довела любимого до смертного греха, коему нет прощения…

В дверь постучалась и назвалась Татьяна Андреевна. Она, как всегда, явилсь ангелом-примирителем, и Варенька ей отворила. Татьяна Андреевна помогла ей распустить шнурование, снять платье, убрать на ночь волосы, и понемногу, даже не задавая вопросов, выяснила, что произошло.

–  На все воля Божья, - только и сказала она.
– А когда понимаешь волю Божью, то следует не мудрить, а покориться.

Варенька вспомнила, как, увязав в узелок свои сокровища, сбежала из дому к любимому, и тут же ее душу смутило противоречие.

–  А как узнать, гле воля Божья?
– спросила она.
– Я вот думала, что Господь послал мне того волосочеса Франсуа, чтобы я могла спасти моего Петрушу, а что вышло?

–  И сами чуть не погибли, - согласилась Татьяна Андреевна.
– Я по-простому сужу, а коли по-простому - неужто Господу, кроме того разбойника, и послать более было некого? Когда бы Господь хотел вас с господином Фоминым повенчать, уж верно, кто-то иной пришел бы сообщить Его волю…

–  Как же быть? Я свою верность Петруше обещала. И коли я сегодня за одного замуж собираюсь, а завтра - за другого, так это же - грех?

–  Так ведь не сейчас же сразу под венец, - разумно заметила Татьяна Андреевна.
– Давайте-ка я вам, сударыня, косу переплету да свежий чепец достану.

–  Я в Петрушиной смерти повинна, - сказала Варенька.
– Может, Господь ждет, чтобы я свою вину искупила?

–  Тогда Он сам и скажет, как ее искупить, - отвечала приживалка.
– А вам, сударыня, тут думать нечего, оно вся само явится и сделается ведомо…

Варенька ждала иного - она была бы благодарна Татьяне Андреевне, если бы та ответила примерно так: смирись, сударыня, перед материнской волей, усмири буйные мысли, и тогда исполнением материнской воли послужишь искуплению своего греха…

Князь наутро прислал сказать, что уезжает по некоторым делам из столицы, просил располагать его домом свободно, однако никуда не выезжать. Варенька ощутила в душе некую смущенную благодарность к нему - он не домогался встречи, не преследовал своим вниманием, по всему выходило - он понимал, что делается в ее душе, и внутренне не одобрял материнской поспешности. Накинув теплый шлафрок, поверх него - большую шаль, она, не слушая возмущенного окрика Марьи Семеновны, поспешила из своих комнат вслед за княжеским домоправителем в сени - надеясь там застать князя и высказать ему хотя бы взглядом, как она ценит его сдержанность. Но князь уже, оказалось, отбыл, и она вернулась, очень собой недовольная.

После завтрака Глаша одела ее, и она пошла бродить по всему дому. Конечно же, оказались достойно отделаны только парадные комнаты, иные стояли вовсе пустые, иные были заперты. В одной Варенька нашла старые фамильные портреты, очевидно, перевезенные из Москвы и еще не обретшие своего места в доме. В гостиных князь их вешать не пожелал - они были изготовлены доморощенными живописцами и на просвещенный взгляд смотрелись презабавно, как ежели бы некто нарисовал контуры фигур, а раскрашивало старательное дитя, нимало не беспокоясь о том, чтобы придать лицам и телам выпуклость. Но среди этого пестрого имущества оказался и портрет князя отроком - небольшой по размеру, бело-розово-серебристый, и странно выглядели тщательно выписанные голубые глаза.

Несколько дней спустя князь появился ненадолго и опять исчез. Казалось, он испытывает неловкость при встречах с невестой. Так он пропадал и скрывался довольно долго, пока в один вечер не явился, нарядно одетый, с красиво убранными волосами. На нем был парижский щегольской костюм - кафтан, камзол и панталоны пюсового цвета, с тоненькой полоской золотого галуна по обшлагам, по клапанам карманов, по бортам кафтана и подолу камзола, с такой скромной, деликатной, изысканной полоской. А особая элегантность заключалась в том, что и шелковые чулки также были пюсовые, безупречно подобранные по цвету. Прическу ему сделали - в три букли, и эти букли не имели такого вида, будто их прежде, чем загибать, накрахмалили, потом же покрыли лаком, нет - они были естественные, живые, даже немного пушистые.