– Это очень просто делается, – прервал Намтара Нартов. – Родители начинают дергать за все веревочки, и сыночки один за другим исчезают из материалов следствия. Выясняется, что один был мертвецки пьян и проспал событие, другой за два часа до преступления ушел домой и сто соседей видели его на лестнице, с третьим тоже все в порядке, с четвертым – тоже… Остается один – крайний, чьи родители не имеют ни денег, ни связей. А суд просто не обращает внимания на всякие нелепости. Я, например, был на заседании, когда судили парней, угнавших дорогую машину.

Если бы я могла ткнуть его локтем в бок – то и ткнула бы. Сам же бурчал, что времени в обрез! Но пора бы уж мне было понять – Нартова, которому взбрело на ум похвастаться, танком не остановишь.

– Они это сделали из баловства, им просто силу девать было некуда, и в конце концов они заехали в парк, подняли эту машину за четыре угла и через ограду перетащили ее на клумбу. Они еще умудрились очень аккуратно пройти между цветочными рядами, и те, кто видел это дело утром, утверждали: полное впечатление, что машина свалилась на клумбу с неба. Ну вот, на скамье подсудимых оказался в итоге один-единственный человек, и судья без тени сомнения впаяла ему условный срок за то, что он в одиночку угнал машину и установил на этой самой клумбе. Я встал и возразил. Мне указали, что я не прохожу по этому делу ни в каком качестве. Тогда я сказал этой дуре, что через пять минут вернусь с прокурором области, и тогда все вместе дружно разберемся, как человек в одиночку перетащил семьсот кило железа на клумбу, почти не оставив при этом следов. Тут она так на меня заорала, что я чуть не оглох…

– И как?! – я уже была в полном восторге от истории. – Ты привел прокурора?!

– Привел, конечно. Потом я эту судью встречал в одной фирме, годовой оборот которой по бумагам составил одиннадцать тысяч рублей, а на самом деле – примерно семнадцать. Она там числилась юристом, а для поддержания штанов писала студентам юрфака курсовики. Не так уж все безнадежно.

– Хорошая история, – одобрил Намтар. – Одна из немногих, где справедливость победила сразу. И что интересно – ты принял решение В ОДИНОЧКУ.

Он произнес это очень выразительно.

– А чего там решать? – как-то фальшиво удивился Нартов. – Видно же – все шито белыми нитками.

– И ты сразу понял, куда надо бить. Парни поступили так, как должны поступать парни, – выпили и отправились колобродить. Родители поступили так, как должны поступать родители, – перепугались и кинулись спасать своих идиотов любыми средствами. Адвокаты поступили так, как должны поступать адвокаты, – за гонорар вывели ребятишек из-под удара. И только судья поступила не так, как ей положено, за что и испытала сильнейший удар справедливости. Очень хорошо, что ты рассказал эту историю, она мне еще пригодится.

Тут Нартов явно забеспокоился и даже быстренько взглянул на меня. Казалось – он понял, что брякнул что-то лишнее, и не может догадаться – что именно.

– У меня таких историй – выше крыши, – наконец сказал он. – Этого добра не жалко. Ты вроде объяснял, почему Иванушка-дурачок с твоей подачи взялся устанавливать справедливость.

– Да, действительно. Значит, расстановка сил такая – папа сидит в непросыхающей деревне, ведет душеспасительные разговоры с попом Василием и греет в ладошках морковные семена, а сына меж тем повязали, и все соседи клянутся, что видели его в подъезде пьяненького, а кое-кто даже видел с той девчонкой. Он со своей девочкой баловался, приставал, и она его оцарапала. Ну, конечно, царапину тоже объясняют в соответствии с задачей – повесить изнасилование и убийство на постороннего. Девочка Владислава бежит к следователю, клянется, что Владик был с ней и только с ней, она даже врет, что он у нее и часть ночи провел, но вранье слишком быстро раскрывается. Наконец к нашему Иванушке-дурачку случайно приходит одна из десяти посланных телеграмм – в деревне запила баба-почтарка, иначе и быть не могло, и всю ежедневную корреспонденцию, чтобы себя не утруждать, она вываливала в канаву. Наш герой глазам не верит, но у него как раз пошла в рост самая выдающаяся морковка, или свекла, или еще какой-то хрен. Он задерживается на день и приезжает к обеду – а процесс был утром.

– Так торопили? – не поверил Нартов.

– А чего было тянуть? Процесс получился образцово-показательный, полгорода сбежалось, во всех газетах хвалили и милицию, и прокуратуру. Вот тебе и морковка.

– Стало быть, начинаются приключения с совестью… – пробормотал Нартов.

– И еще какие! Он спер у приятеля пистолет, решил – убью себя! Но себя убивать страшно, он решил – убью насильников. Но от их вонючих трупов сыну легче не станет. Мать в лепешку разбивается, берет другого адвоката, подает апелляцию, а этот чудак ходит с пистолетом и ломает голову – кого бы убить. И тут он выясняет, что один из этих насильников – родной племянник некого… некого… Словом, этот некий в прокуратуре того города – царь, и бог, и воинский начальник. Он начинает подводить под свой замысел основу, а тут Владислава переводят в другую камеру и совсем в другое общество… Ты думаешь, я все это время оправдывал моего Иванушку-дурачка? Нет! Я хотел объяснить, что это за редкостный раздолбай!

– Но раз у него, как ты говорил, способность считывать, то почему он ее не пустил в ход? Считать кусочек будущего – в таком деле много значит! – лицо Нартова оживилось, он уже явственно представлял себе, как бы сам распорядился такой способностью.

Я же только вздохнула – Иванушка-дурачок, сидя в деревне, вглядывался в будущее свеклы и морковки, ему и в голову не приходило нацелить мыслительный аппарат в сторону своей городской квартиры…

– А потому, что он не понимал, как этой информацией распорядиться. Напоминаю – в лаборатории он считал себя центром мироздания и ничем, кроме науки, не интересовался. А вот когда сыну стало совсем плохо – он стал действовать. Я тебе говорил, что у него мощный посыл, – так он держал сына на плаву довольно долго, и не спал ночей, потому что именно ночью тому приходилось хуже всего… ну, ты понимаешь… А потом накопился недосып. Мой раздолбай понимал, что беда, и ничего не мог с собой поделать – уплывал… Ну и вот – Владислава больше нет. Покончил с собой. Единственный сын. В семнадцать лет.

Я невольно вздохнула.

– Насильники поступили так, как должны поступать насильники. Родители поступили так, как должны поступать родители, – Намтар говорил жестко, каждую мысль подчеркивая резким кивком. – А некий сотрудник городской прокуратуры, которой общество доверило осуществлять правосудие, поступил неправильно. Вся эта машинерия должна была споткнуться о него. Всегда, в каждом случае, есть человек, который должен был остановить несправедливость. Обычный живой человек – только облеченный властью останавливать. А этот еще и сдирижировал процессом! Мой герой мог попытаться застрелить его. Я отговорил. Я объяснил, что деяние и кара неравноценны…