Да. И об этом ты расскажи, сударь. Мы если перешли – так за тобой.

– Господа, надо же осмотреться и кругом. Мы уважаем Англию за её демократические свободы, но даже в Соединённых Штатах, даже в Англии признаётся, что в армии должна быть принудительная власть. Мы же, в молодом увлечении, вкусив свободу, переступили роковую черту. И ни одно государство в мире не управляется сейчас так, как русское. Нельзя, чтобы с вождей была снята личная ответственность, а каждый бы их шаг связан собраниями и митингами. Государство не может строиться на решении съездов, групп и митингов.

Вот когда он заговорил дело. Горовой теперь слова не проранивал и собирал лоб. Вот тут оно, рядом! Только опять же и мы – такой же случайный съезд: кто мы? что мы?

– Есть известные устои, которые шатать и трогать нельзя. Это грозит свести в могилу и нашу свободу. Кто из народов не создал власти – их путь пошёл через кровавую анархию к деспотизму. Хотя трудно уже найти выход: наш путь ведёт нас к гибели!

Слушали – волос дыбеет. И этот, второй, тоже про гибель?

Вот оно. Как бы не переуторивать теперь всю бочку заново.

– Иногда кажется: только чудо может нас спасти. Но я – верю в чудеса. Я верю, что светлое озарение проникнет в народные умы – и даровитый русский народ, прозревший народ, выведет Россию на светлый путь. Господа! Не дайте разрушить русскую армию! – за ней погибнет сама Россия. Когда вы вернётесь в свои корпуса, дивизии, полки… Только если мы отметём тот лживый фимиам, которым нас окружают… Как русский человек обращаюсь к вам с горячей мольбой: помогите!

Хлопали. И Горовой тоже. Всё так, под конец он от души сек – и видно, что сам надорвался. Сразу ушёл, лицо сморщенное.

Всё так. А хоть сказал, что ничего не боится, – а боится: кто ж всему помеха? – не посмел. То всё про старое, про старое, потом сразу про гибель и светлое будущее, – а между ними-то, в расселине, по развалинам и ползёт Кривда, – а вот её и не дал схватить, не помог.

И – что ж делать надо? Тоже и он не сказал.

Тут бы часа на два перерыв – да подумать, да обговорить – куда там! В нашем цирке – следующий номер выступает.

Ждали Ленина, который день, – не шёл. Подивиться бы на него – какой такой отчаянный, под Вильгельмом проехал. Ни про кого в Питере столько молвы нет, сколько про Ленина, – а никто его не видит, где-то забился как паук. Все дни не шёл – на сегодня уже вовсе строго вызвали его, уже все министры перед нами прошли – а он что за цаца? А вот – опять не пришёл. Вместо него, объявили: ближайший ленинец, с Лениным приехал, – Зиновьев.

И нашлись, которые сразу ему тут и захлопали, – среди них нашей же 11-й армии прапорщик Крыленко, замухранец.

Поднялся на трибуну – какой-то мешок, бабистый, курчавый, и росту небольшого. Думалось – его и еле слышно будет, нет, тонкий голос, а взносчивый.

И сразу стал объяснять, почему через Германию ехали.

– Мы рвались в Россию, чтоб участвовать в великой борьбе, которую вы начали. Но мы знали, что ни одно буржуазное правительство не поможет нам проехать. Во Французской республике социалисты и сейчас сидят в тюрьмах за то, что призывали к миру. А в Германии Либкнехт.

Этого кто-то знал и закричал:

– Далеко вашему Ленину до Либкнехта.

И ещё стали кричать. А Горового такое зло разобрало: ещё этот мешок дерьма нас учить приехал! нас в окопах бьют, а он через Германию едет – и нас наставлять! Да вложил два пальца в рот и свистанул на весь залище, прорезал всем уши.

Ещё шибче поднялось. Кричат «долой», не дают тому говорить. А Крыленко тоже, пинюгай, вскочил – «к порядку!», и на Горового грозится. Ну, ещё там, в армии, разберёмся.

Так и сяк орут. Кто-то стал кричать: мандаты проверить, тут посторонние набрались среди нас! И правда вроде поднабралось, есть тут глазом не примеченные.

Но мандаты проверять – работа долгая, а уже и проголодались, уже и на обед бы скоро. Так для того и собрались же, чтоб слушать, кого не слушали. Ну пускай, ладно.

А этот вбирается рылом и роет, роет своё. А прижатый:

– Мы безпрерывно посылали телеграммы в Совет рабочих и солдатских депутатов, но телеграммы наши задерживались. Тогда не мы, а товарищ Мартов выдвинул идею обменять политических эмигрантов на интернированных германцев. И вот совещание французских и швейцарских социалистов постановило, что мы обязательно должны ехать через Германию. И это ложь, что нас везли в богатом вагоне, – в самом обыкновенном. А когда германские социал-демократы хотели явиться к нам в вагон с приветствием – мы сказали, что нанесём им оскорбление действием, потому что они связаны с Вильгельмом.

Ах, балабан лукавый. Шумнул ему, как выстрелил, Горовой:

– А теперь вы – не связаны?

Но Зиновьев вроде не слышал, да морда у него безчувственная, его хоть по щеке лупи, он своё:

– Исполнительный Комитет Совета одобрил наше поведение. А теперь едут через Германию товарищ Мартов, Аксельрод и другие видные социалисты. И все проехавшие через Германию жаждут, чтоб их предали суду! Потому что этот суд окажется судом против Временного правительства. – Ага, уже покусывает. И крепчает голос (откуда голос такой в мешке?). – Я уверен, что если мне дадут месяц, чтоб объясниться с населением, то нет такой силы, которая разделила бы большевицкую партию с народом: наша партия выражает то, что на душе у народа!