Кому адресована вторая записка с инициалами “Д. Л.”? Дине Больц — Лесковой? Дмитрию Лазаренко? Или никому не известной Дарье Лебедевой, которую Никоненко нашел в списке приглашенных?

Вся его интуиция, если только она у него есть, говорит о том, что никому не известная Дарья Лебедева тут совсем ни при чем.

От свитера несло вчерашним табачищем, и он решил надеть водолазку. Авось не замерзнет. А замерзнет, в куртке посидит.

Навстречу ему попался Буран, который, вздыхая, шел охлаждаться.

— Да пропусти ты меня! — сказал ему Игорь и пихнул его в бок. Пихать Бурана в бок было равносильно попытке сдвинуть с места стог сена — пес и ухом не повел.

Собираясь, Игорь метался по дому. Старые полы скрипели жалобно, в шкафу дрожала посуда, пружина в часах отзывалась стариковским хриплым звуком. Игорь Никоненко прожил в этом доме всю свою жизнь и был рад, что дом теперь — его. Он разговаривал с ним, просил потерпеть с ремонтом крыльца до очередных выходных, а с новой плитой — до очередных денег, и дом слушал его, понимал, прощал…

Он налил похлебки в миску, вернее, в небольшой тазик, и скомандовал Бурану:

— Завтрак!

Буран вскочил на ноги, чуть не поддав тазик башкой, застучал по двери хвостом — хотел скорее завтракать. Игорь проводил его до будки, поставил миску на скамеечку, с которой пес ел, и запер дверь.

— Остаешься за старшего! — сказал он громко чавкающему Бурану.

Он знал, что, как только машина тронется, Буран бросит свою похлебку и непременно выскочит к воротам провожать его.

Машина тронулась, пес выскочил, и Игорь посигналил ему на прощанье. Буран гавкнул один раз — солидно, как из бочки. В зеркале заднего вида Никоненко видел его хвост, потрусивший между грязными осевшими сугробами.

Первым делом он позвонит в Склиф. Потом повстречается со свидетелями. Полковник может быть доволен — водку капитан Никоненко на ночь не пил, порнуху тоже не смотрел. Правда, ничего умного капитан тоже не надумал, потому как заснул, едва коснувшись подушки, но зато выспался, а выспавшемуся думать легче.

Кто и зачем пришел на школьный бал с коричневой хозяйственной сумкой, из которой свисали перья жухлого зеленого лука?..

К обеду небо набрякло и налилось чернотой, как синяк под глазом драчуна-пятиклассника.

Зонт у капитана Никоненко сломался еще прошлой весной, когда к нему на станции в Сафонове пристала какая-то шпана. Шпана, понятное дело, не знала, что он — капитан и нормативы по борьбе сдает регулярно и успешно. Одному он своротил челюсть, второму основательно повредил колено, а третьему дал зонтом по чугунной бритой башке. Башка осталась цела — до некоторой степени, — а зонт сломался. Купить новый все было недосуг, да и денег жалко…

По телефону он договорился с врачом, что его пустят к потерпевшей всего на несколько минут, поэтому он тщательно записал все свои вопросы и вообще к беседе подготовился.

Врач сказал, что она молодец и поправляется быстро, но все же говорить долго не может. Лучше бы, конечно, совсем не говорить, но на этом месте Никоненко врача прервал и капитанским голосом сказал резко, что если уголовный розыск считает нужным допросить потерпевшую именно сейчас, значит, у уголовного розыска в этом — прямой резон. Врач помолчал немного, переваривая милицейский тон, а потом сказал — приезжайте после двенадцати.

Под ледяным крупнокалиберным дождем капитан добежал до больничного подъезда и отряхнулся, как Буран после утренней прогулки.

— Халат придется надеть, — сообщил врач с осторожным злорадством, — без халата в реанимацию нельзя.

.Никоненко натянул халат, оказавшийся, ясное дело, слишком коротким и узким, и моментально почувствовал себя то ли подавальщиком мяса в гастрономе, то ли лаборантом на ветеринарной станции, что давало врачу явные преимущества, потому как сам он — в зеленой хирургической робе, узкой шапочке и маске, болтавшейся на шее, — напоминал персонаж известного сериала.

Потерпевшая Мария Суркова лежала высоко и, с точки зрения капитана Никоненко, очень неудобно. Голова находилась выше ног, руки, выпростанные из-под солдатского одеяла, были худы как спички, какие-то иголки торчали из желтой кожи, и по виниловым шлангам текло что-то отвратительное. Никоненко показалось, что это выкачивают последние соки из слабого безвольного тельца и скоро выкачают совсем.

Что у него за работа такая — допрашивать полумертвых женщин!..

Он посопел носом — врач все не уходил, и сестра возилась с какими-то своими инквизиторскими штучками, шуршала в углу. Очевидно, они и не собирались уходить. Любопытство, что ли, их разбирало?..

— Здравствуйте, — сказал Никоненко несколько грубее, чем следовало бы, — вы меня слышите?

Глаза распахнулись моментально, как у куклы. Глаза были карие, страдающие и странно живые по сравнению с неподвижным желтым лицом.