Господи, неужели стреляли в нее, в ее Маню?! Кто?! Зачем?!

— Она встречалась с ним раза два, на этих самых школьных вечеринках.

— Он… ее одноклассник? — спросил Никоненко осторожно.

Опять стало горячо, как говорили у них на работе.

— Да, — кивнула Алина, — Лазаренко. Кажется, Дима, — она отлично знала, что он именно Дима. — Художник!

И она выругалась, четко и правильно выговаривая слова, как будто читала стихи со сцены Дворца пионеров.

Вот те на, подумал Анискин.

— Она просила его… вернуться? Или хотела, чтобы он признал ребенка?

— Она с ним даже никогда не разговаривала! Она, видите ли, просто на него смотрела. Идиотка. Ей нравилось вспоминать свою любовь к нему, понимаете? И она совершенно не собиралась пристраивать ему Федора.

— Он известный художник?

— Он набирает силу, — подумав, сказал она, — недавно я его видела в какой-то передаче, даже, по-моему, на ОРТ. Нет, он не знаменитость, но он прогрессирует.

— Вы с ним знакомы?

— Нет. Я просто знаю, что он отец Федора и что Маруся от любви к нему совершенно ополоумела. Тогда, десять лет назад. Господи, я сорок раз говорила ей, чтобы она не ходила на эти встречи, а она никогда меня не слушала! Упертая, как осел.

Очень горячо, решил Никоненко. Бывший любовник и отец ребенка. Может, она его шантажировала? Чем-то угрожала?

— Об остальных одноклассниках вы ничего не знаете?

— Нет. Они меня не интересуют.

— Вы никогда не встречались ни с кем из них?

— Да нет же, говорю вам!.. Ну не так давно мы в ресторан пошли, вернее, я ее повела. Она с кем-то там поздоровалась и сказала, что это ее одноклассник. Я на него даже не посмотрела.

— Ладно. Там есть еще кофе?

— Есть, но он холодный.

— Наплевать, холодный еще лучше.

Пока он наливал себе кофе, Алина рассматривала его.

Он был высокий и худощавый. Длинные ноги, много мышц, короткие темные волосы. Изящная кофейная чашечка из лондонского сервиза выглядела в его руке как-то глупо. Джинсы и водолазка явно тай-ваньско-китайского производства. Курточка тоже так себе. Пистолет он, наверное, возит в машине. Под водолазкой — Алина обвела взглядом все доступное ей водолазочное пространство — никакого пистолета нет. И в джинсах — она опять посмотрела — тоже нет.

— Я вам нравлюсь? — спросил он, глядя в чашку. Наверное, заметил, как она пыталась проанализировать внутреннее содержание его джинсов.

— Нет, — ответила она с вызовом, — но вы меня интересуете.

— Я польщен, — сказал он.

Он не мог сказать “я польщен”, тот капитан Никоненко, который был ей так хорошо понятен и не слишком симпатичен. Она вдруг подумала, что вся его повадка недалекого сыщика — часть профессиональной игры, и играет он хорошо, виртуозно играет, и она верит, что он именно такой, каким хочет казаться, — простоватый, упрямый, настырный милицейский капитан.

— У нее плохие отношения с матерью?

Алина так увлеклась изучением капитана Никоненко, что даже не сразу поняла, о чем он ее спрашивает.

— У кого?

— У вашей подруги.

— У Мани? — переспросила она. — У Мани… вообще нет матери.

— Как нет? — Это опять был туповатый милиционер, а вовсе не тот, кто секунду назад сказал светским тоном “я польщен”. Этот милиционер таких слов не знал.

— Ну не в прямом смысле нет! Господи, что вы на меня так смотрите, я же пытаюсь вам объяснить! — Она сказала это именно милиционеру, а не тому, другому, — милиционер смотрел с простоватым любопытством. — У них…

— Плохие отношения? — услужливо подсказал капитан.

— Да нет у них никаких отношений, ни плохих, ни хороших!.. Нет и не было никогда. Это давняя история, и я ее толком не знаю. По-моему, Манин отец привез ее мамашу из какого-то стройотряда. Из-под Тамбова, что ли. Жила она там в каком-то селе, и все у нее было хорошо, и жених был, тракторист или кто… Потом с женихом они почему-то поссорились, а тут подвернулся Манин папаша и увез ее в столицу.

Алина поднялась из-за серо-черного стола, переступила через капитанские ноги, и потрясла кофейник. На дне болтался глоток кофейной гущи, а кофе не было.

— Вера, еще кофе сделайте, пожалуйста.

— Одну минуту, Алина Аркадьевна.

— Батюшки-светы, — воскликнул “Анискин” с неуместным энтузиазмом, — как они вас слушаются-то! Вы что, — и он сделал испуганное лицо, — такая суровая начальница?

Она не удостоила его ответом.

— Вы не договорили, Алина Аркадьевна. Что там стряслось с папашей, который увез мамашу из благословенного Тамбова?

— Не знаю, — сказала она и дернула плечом. — Конечно, через два года он её бросил, без копейки денег и с ребенком. То есть с Маней. И больше никогда не объявлялся. Матери Маня была нужна еще меньше, чем отцу, но деть ее было некуда. Вот и вся история.