— Видно, он был лучше вас, Бирмингэм?

Мы едва не задохнулись от возмущения, услышав, как бесцеремонно Кон обращается к мистеру Бирмингэму. Он был прямо-таки груб. Ну что ж, тем хуже для него. Кандидат от правительственной партии выказал истинный такт и высокое благородство души — он попросту игнорировал второе замечание Кона.

Затем мистер Бирмингэм красноречиво описал нам, как правительство печется о благе женщин и детей, особенно женщин и детей из лесных поселков.

— А вы расскажите-ка лучше о положении девушек на Марульском консервном заводе!

На этот раз ответом Кону был рев толпы. Какого черта этот зловредный агитатор лезет не в свои дела? Кто дал ему право мешать нашему собранию?

Может быть, Кон и добился бы чего-нибудь, если бы он развернул свое наступление вокруг тех недостатков, действительных или мнимых, которые возбуждали политические страсти в нашей округе. Элементарное политическое чутье должно было бы подсказать ему это. Может быть, оч и сам это чувствовал, но уж так сложились его отношения с соседями, что он ринулся напролом, очертя голову и утратив всякий политический здравый смысл.

Мы олицетворяли собой в его глазах Человечество, каким оно ему представлялось в самые мрачные минуты — ограниченным, самодовольным, готовым клюнуть на самую дешевую приманку.

Наконец мистер Бирмингэм подошел в своей речи к вопросу о том, что сделало правительство для нас, землевладельцев. Нам казалось, что оно сделало не так-то много. Но мистер Бирмингэм разъяснил нам, что только благодаря предусмотрительности правительства мы избежали опасностей, подстерегавших нас на каждом шагу. Потребовались огромные усилия, чтобы оградить наши интересы на внешних рынках, и приходилось постоянно быть начеку, чтобы раскрыть козни зловредных возмутителей спокойствия, своих собственных и иностранных. Наши сомнения растаяли как дым. Да, теперь мы многое увидели в новом свете!

— Брисбенским безработным от этого не легче!

Снова Кон!

— Замолчи ты, большевистское отродье!

Это выкрикнула миссис Фуллер. Ее муж, Билл Фуллер, служил на телеграфе до того, как решил осесть на землю.

Слова миссис Фуллер были встречены одобрительным смехом.

— Так его, миссис Фуллер!

Кон вскочил на ноги, лицо его было мертвенно бледно, как у человека, честь которого публично отдали на поругание.

— Не называйте меня большевиком, миссис! — крикнул он.

К представительницам прекрасного пола Кон всегда относился почтительно, и то, что оскорбление нанесла ему женщина, страшно потрясло его. Потому его слова звучали скорее жалобно, чем гневно. Окружающие восприняли это как поражение Кона, и его это подхлестнуло еще больше.

Мистер Бирмингэм достиг кульминационного пункта своей речи— он говорил о том, что правительство собирается еще сделать для нас, землевладельцев. Это звучало почти как рождественский рассказ, и мы, затаив дыхание, слушали его заманчивые обещания.

— А про локаут в Маунт — Джеральде забыли?

Выскочив из повозки, Кон зашагал меж сидящих на траве людей. Чья-то рука протянулась, чтобы задержать его, но он с силой оттолкнул ее. Это напоминало библейскую сцену — явление непризнанного пророка среди толпы. Мистер Бирмингэм и Кон заговорили одновременно. Но в груди Кона бушевало пламя, и голос его звучал с нарастающей силой.

— А эпидемия среди сборщиков сахарного тростника? А процент смертности в шахтах? — Кон рисовал перед нами картину политической и промышленной истории последних трех лет, а знал он ее досконально. — Что, забыли все подлости, все обиды, черт вас дери? Вылез на трибуну, жулик, тебе бы только ребятишек целовать, подлизываться к их родителям, только и думаешь, как бы побольше голосов собрать! А вы чего тут сидите, как дураки, думаете, больше получите, если будете стоять на задних лапках? Нет, для этого надо бороться! Конечно, вам ни до кого дела нет, пусть другие хоть подыхают — вам все равно! — Кон теперь стоял у трибуны, лицом к толпе, было ясно, что он решил повернуть собрание по — своему. Он уже больше не задавал вопросов, он сам произносил речь. Голоса мистера Бирмингэма было совсем не слышно.

Чем ближе Кон подходил к трибуне, тем сильней нарастал гул в толпе; одни вскакивали с мест, требовали, чтобы Кон остановился, другие продолжали сидеть в настороженном молчании, переводя взгляд с трибуны на Кона и с Кона на его противников.

— Головой его вниз, в отхожее место! — закричали сразу несколько голосов.

Джо Синклер, сидевший рядом с кандидатом, вскочил и принялся бурно жестикулировать, указывая в сторону речки, протекавшей у подножия холма. Группа людей уже надвигалась на Кона, и Джо Синклер соскочил с подмостков и повел их в наступление.

Кон огляделся вокруг в поисках средств защиты. К счастью, неподалеку от него торчал из земли обгорелый ствол молодой сосны. Кон выхватил его одним рывком. Он увернулся от Джо, то ли случайно, то ли удивительно ловко подставив ему подножку, и остановился у кучи шпал, опершись на них спиной. Лицо его было так бледно, что даже губы помертвели, глаза метали молнии, а в руках он сжимал дубинку, готовясь нанести удар.

Противники, конечно, одолели бы Кона, но прежде чем первый из них отважился отведать дубинки Кона, толпа всколыхнулась и несколько человек двинулись на выручку Кона; их было меньше, чем его противников; и одним из этих людей был, к своему удивлению, я. Я не забыл нашей размолвки, и когда Кон обрушился на кандидата правительственной партии, слова его не вызвали во мне ничего, кроме смешанного чувства враждебности и раздражения. Я со злорадством наблюдал, как Кон шел на открытый конфликт, но как только ему пришлось туго, я забыл обо всех своих обидах. Когда дело дошло до решающей схватки, я инстинктивно стал на сторону Кона: очень уж мне не понравились те, кто на него напал.