имелись в виду интересные древности. После бала, в субботу, полусонные выехали мы из

Нежина и прибыли на другой день под вечер в Чернигов. Надремавшись в дороге, мы уже

не ложились спать, а, пообедав, отправились в благородное собрание, где с утра еще

собрались на folle journ'ee 1. Нам чрезвычайно интересно было войти в общество, где не

предвиделось ни души знакомой, и Тараса в особенности занимала мысль — не пристанет

ли к нему кто-нибудь за шапочку. Никто, однако же, не пристал, я неожиданно встретил двух

старых товарищей, и скоро весть о Шевченко разошлась по зале. Но Тарас Григорьевич,

познакомясь с несколькими своими почитателями, вскоре уехал, и они где-то провожали

масленицу. Я оставался в собрании до конца. Общество было небольшое, но приятное, за

исключением немногих личностей, которые обыкновенно водятся во всех городах и служат

необходимой принадлежностью каждого собрания. На другой день я проснулся первый, не

думая будить товарища, сделал себе чаю и, не помню уже отчего, мне пришла фантазия

описать в стихах вчерашний бал, дав название цветов и растений всему прекрасному полу.

Когда проснулся Шевченко и я прочел ему свое стихотворение, оно понравилось ему до

того, что, заставив меня повторить, он тотчас же присел к столу, взял карандаш и на полях

сделал иллюстрацию, сколько мог запомнить иную личность. Разумеется, сходства не было,

потому что в час времени не мог же он разглядеть незнакомых физиономий; но было много

комизма в фигурах иных растений, особенно смешно вышли капуста, пион, морковь и т. п.

Тарас Григорьевич необыкновенно усердно занялся делом и принял его близко к сердцу.

1 Торжества (франц.)./115/

— Ось знаєш що, — сказал он, — ось перепиши лишень начисто і зостав мені більш

місця — я гарненько ілюструю.

Пока он пил чай, я переписал стихотворение, а к обеду была готова мастерская

иллюстрация, которая долго сохранялась у меня, но в прошлом году утрачена вместе с

другими интересными для меня бумагами.

Проведя вечер у новых знакомых, Шевченко на другой день поехал в Троицкий

монастырь к преосвященному просить позволения срисовать древнюю утварь, но скоро

возвратился, получив разрешение приступить с четверга — не помню уже вследствие какой

причины. Нас посетили несколько человек, и один из них, заметив уголок

иллюстрированного бала, вытащил его из-под бумаг и, прежде чем я успел заметить это,

начал читать вслух. Скрываться не предстояло возможности. В стихотворении не имелось

ничего оскорбительного, а тем более не было выставлено ни одного имени, при том же в

конце второй недели мы собирались выехать из Чернигова, и волей-неволей нескольким

человекам сделались известными наши невинные проделки. Разумеется, все находили

забавным, кое-что верным, в особенности хвалили мастерской карандаш, и тут же мы

узнали многие интересные подробности. Тарас Григорьевич напомнил, однако же,

посетителям украинскую пословицу: «своя хата покришка», которой есть равносильная и на

русском: «из избы сору не выносить». Нам дали слово. Под вечер к нам заехал один из этих

господ и убедительно начал просить позволения взять на полчаса листок с тем, что, кроме

его жены, никто не увидит. Мы подумали; потом, решив, что нам, как перелетным птицам,

111

через несколько дней приходилось оставить город, может быть, и навсегда, рискнули

исполнить желание доброго человека, показавшего такое расположение» и хлопотавшего об

облегчении приступа к занятиям для Шевченко. Я отдал листок.

— А він збреше, — сказал мне Тарас по уходе посетителя, — не самій тільки жінці він

його покаже... Та дарма!

Действительно, он не ошибся. Листок был возвращен нам уже на другой день, побывав

в нескольких домах и произведя противоположные эффекты, как и надо было ожидать. О

последствиях мы скоро были извещены, и Тарас Григорьевич так смеялся, как я редко

помню.

— Буде тобі, — говорил он мне, — як розходяться морква та капуста.

Надобно же было случиться, что в Чернигове, во-первых, нашлось довольно

древностей, которые нужно было срисовать, во-вторых, Шевченко получил просьбы снять