расскажем друг другу, что ничего не знаем, на том и кончается. Правда, в Киев и в другие

большие города я не ездил, а в селе разве узнаешь, что да как? Наезжала к нам «буркова»

шляхта и молола всякую всячину, но все, что они говорили, сводилось к тому, что Тарас

хотел стать гетманом, и за это его сослали куда-то в Азию... Были и такие шляхтичи,

которые говорили: «Если бы Шевченко удалось стать гетманом, то и Польша бы тогда,

наверное, возродилась...» Так-то они знали взгляды Шевченко и его мысли о шляхетской

Польше!..

В 1857 г. я поселился в Корсуне и мне доводилось ездить на Полтавщину; там я и

услышал впервые от некоторых панов, что Тараса помиловали и уже вернули из ссылки.

Боже, как я был счастлив!.. Однако недолго я радовался: если бы это была правда, думал я,

то, наверняка, Тарас бы написал мне. Я повидался с Никитой, передал ему то, что сам

слышал: оба мы и верили, и не верили, и не знали, что делать!.. В июне 1859 года сижу я

как-то в своей хате, смотрю — въезжает простая телега, запряженная парой: в телеге сидит

кто-то с большими усами, в парусиновом сером пальто и в летней шляпе; вижу, он прошел

мимо дверей моей хаты — и прямо в ворота. Я подумал, что это, наверное, кто-нибудь из

тех, кто ищет себе работу в экономиях. Однако сердце у меня как-то неспокойно забилось, и

я инстинктивно выбежал на улицу и пошел навстречу приезжему,

а он тем временем успел уже пройти через двор в другие двери — и в сени; я вернулся,

смотрю: он открывает двери в хату и говорит мне: «Ну, узнаешь или нет!..» Я не мог

опомниться!.. «Отец родной!» — только вскрикнул и опрометью бросился к нему на грудь!..

Это был Тарас! Мы молчали и только рыдали, как дети, обнявшись. Выбежала моя жена, и

тоже в слезы... В это мгновение мы все будто онемели: слов не было, только слезы так и

катились. Так мы молча стояли на одном месте и рыдали слезами радости, пока не подошел

извозчик Тараса и не спросил, что ему делать.

Тарас остановился у меня на все время, пока предполагал быть на Украине. «Да, да,

брат, — говорил мне Тарас, — у тебя, у тебя /33/ я буду; потому что на всей святой Украине

нигде и ни у кого не будет мне так тепло, как у тебя». Тарас тогда прожил у меня месяца два,

а может быть, немного меньше... Это было его последнее пребывание и у меня, и на

Украине... Не довелось мне больше увидеться с ним живым... Не так сталось, как

мечталось!..

Тарас Григорьевич искренно полюбил мою семью, живя у меня, особенно моего

одиннадцатилетнего сына Андрея: едет ли, бывало, куда-нибудь или идет — Тарас всякий

раз брал с собой моего Андрея. Андрей пел ему наши песни, которыми Тарас, как сам он,

бывало, говорил, «упивался», и рассказывал мальчику, какая песня что означает.

В летнее время, особенно в сенокос или жатву, мне было некогда сидеть дома, я работал

от зари до зари, поэтому с Тарасом мне доводилось беседовать только тогда, когда он,

бывало, разохотится и поедет со мной на работу, или же вечером, если я возвращался

пораньше, пока он еще не ляжет спать. Вставал он очень рано, в четыре часа. Встанет и

сразу в сад: а сад в Корсуне (имение князя Лопухина) был очень, очень хороший! Во-

первых, потому что место само по себе очень красивое, а кроме того, князь не пожалел

денег, чтобы сделать свой сад еще прекраснее. Выберет, бывало, Тарас в этом саду какой-

нибудь чудесный уголок и изобразит его на бумаге. Пожалуй, в саду не осталось ни одного

уголка, не зарисованного им в альбом. Однако поэтической душе нашего Кобзаря были

милы только те уголки, в которых искусство человека не нарушало искусства матери-

природы. Тарасу больше нравились глухие, запущенные уголки сада.

Когда Тарас ездил со мной на работу, он постоянно пытался обратить мое внимание на

то, что следует заводить как можно больше машин, чтобы как можно меньше работали

31

человеческие руки. Во время таких поездок Тарас, бывало, рассказывал кое-что о своей

тяжелой жизни в ссылке, но как рассказывал! Начнет, скажет несколько коротких слов,

будто оторвет. Да и такие рассказы случались редко. Тарас не любил ворошить своей