Сошенку, который однажды поинтересовался узнать, с какого именно времени он стал

думать об украинской старине? Рассказ этот в точности подтвердила и сама сестра.

Лебединский мужской монастырь обращен теперь в приходскую церковь; в двадцатых же

годах, хотя и считался третьестепенным, но пользовался у народа особенным уважением,

так как с этим святым местом соединялось в памяти народной предание о Колиивщине

50

(1768). Живы были еще в то время старики, расска-/53/зывавшие об этом событии как

очевидцы. В Лебедине освятили свои ножи гайдамаки. Был и между монахами старец

весьма словоохотливый, рассказывавший богомольцам кровавую повесть о том, как

гайдамаки покарали своих притеснителей. В толпе богомольцев, окружавших рассказчика,

никто не заметил тогда босоногого хлопчика, с жадностью пожиравшего слова монаха. По

сознанию самого поэта, с этого именно времени заронилась в его душу идея будущих

«Гайдамак».

Давно те минуло, як, мала дитина,

Сирота в ряднині, я колись блукав

Без свити, без хліба по тій Україні,

Де Залізняк, Гонта з свяченим гуляв.

Вероятно, нелюбовь к Тарасу злой мачехи, постоянно его гнавшей, ускорила

поступление его в школу к приходскому дьячку, в «попихачі». Сироту старались сбыть с рук

во что бы то ни стало. О пребывании своем у этого пьяницы поэт довольно обстоятельно

рассказал в своей автобиографии. К этому рассказу можно только прибавить то, что дьячок

часто морил его голодом. Слепая сестра Тараса припрячет, бывало, за обедом кусочек хлеба

и положит на условленном месте в саду. Улучив свободную минуту, мальчик поза плетнями

прокрадывался в сад и, схватив хлеб, убегал в школу, боясь попасться на глаза лютой

мачехи.

Говоря о переходе своем от одного учителя к другому, Тарас не упомянул еще об одном

маляре в с. Стеблеве (Каневского уезда), куда он ходил, кажется, из Лисянки:

Ходив я та плакав, та людей шукав,

Щоб добру навчили...

А потом уже пришел в Тарасовку. После строгого приговора дьячка-хиромантика,

который нашел его ни к чему не годным, ни даже «к шевству,ни бондарству»,скрепя

сердце, мальчик возвратился в родное село к брату своему Миките и стал помогать ему в

хозяйстве, едва не сделавшись пастухом ex professo, в чем он находил какую-то прелесть. Но

судьба готовила ему другое поприще.

«Помещику, только-что наследовавшему достояние отца своего, понадобился мальчик, и

оборванный школяр-бродяга попал прямо в тиковую куртку комнатного казачка». По

рассказам Сошенка, Тарас от брата не прямо попал в казачки. Дело было не так. Новому

барину потребовались разного рода дворовые, которых он, как истый аристократ, желал

иметь специально приготовленными к разным надворным должностям: кучера, форейтора,

повара, лакея, конторщика, комнатного живописца * и т. п. Главному управляющему К...му

было предписано набрать из крестьянских детей около дюжины мальчиков, годных к

упомянутым должностям, и представить их в Варшаву (по рассказам других — в Вильно).

* В то время у русских бар было в моде расписывать покои al fresco.

И вот, по одному почерку пера, были взяты у родителей дети (не все же они были

сироты, подобно Тарасу) и приведены в центральное имение помещика, в местечко

Ольшану. В виде опыта, до отправления к барину, их распределили при господском дворе по

разным должно-/54/стям. Наш Тарас попал в поваренки, под команду главного повара-

артиста: стал чистить кастрюли, носить на кухню дрова, выливать помои и проч. В таких

непоэтических занятиях, конечно, он не мог найти ничего сродного с своими природными

51

влечениями, а между тем страсть к картинкам и книжкам не покидала мальчика ни на

минуту. При всяком удобном случае он приобретал за первый попавшийся грош какое-

нибудь произведение суздальской школы у бродячего коробейника, а если было не за что

купить, то, из любви к искусству, иногда покушался на воровство. Приобрев довольно

значительную коллекцию подобных редкостей, он прятался с нею от многочисленной