Когда он ушел, я пошел наверх доложить своему пану о посещении, передал ему в

точности все виденное и слышанное, даже признался ему, что выдвигая портрет

Салтыковой, измял немного драпри на менкене. Надо было видеть и слышать, как загремел

он на меня. Я думал, что он прогонит меня от себя, но, пришедши в студию и увидев, что

вина моя была невелика, призвал меня и ласково стал еще расспрашивать, как все было и

что было говорено.

30 апреля.Вчера поутру, после девяти часов, пошел я к Брюллову писать Жуковского.

Сам Брюллов писал менкен у Магдалины. Пришел Платон Кукольник и, кажется, отвлек его

от дела. В три часа приехал Жуковский. Я ушел обедать и в пять часов, вместо класса,

пошел доканчивать портретец, ан вышло не по-моему: два часа бился я с сюртуком и то

напрасно.

Сегодня только огляделся, что у меня все наврано, и вот я снова перечертил все и,

кажется, приладил как должно. Написал одну руку, другую подготовил. Ох, как трудно

копировать его, зато какая польза подделываться под его правильную кисть. С его работ

учимся смотреть на натуру. В письме у него от начала до конца везде видна кисть, до самых

63

мелких подробностей. Этак не многие умеют читать и передавать натуру — притом

изящество форм, грация естественная и характерность как в целом, так и в частях. В

портрете Жуковского высказан он совершенно. Вы видите дородного мужчину, покойно

сидящего в креслах, спиной облокотился он к стенке кресел. Голова, несколько склоняясь в

правую сторону, наклонена вперед. Руки сложены так, что кисти, покоясь выше колен (auf

dem Fuss), левая, покрывая [правую], оставляет пальцы ее видными. В правой держит он

перчатки. Лицо спокойное, взор устремленный внимательно, но, кажется, занят внутренно.

На челе дума не тяжкая, но /70/ отрадная, успокоительная. Он весь, кажется, обдумывает

подвиг свой, покоится после понесенных трудов. В этой почтенной главе с обнаженным

челом созревали прекрасные его творения и надежные материалы для воспитания

царственного юноши. Свежесть и приятные черты лица показывают, что жизнь его

проходила без разрушительных бурь. Сильные страсти слегка только касались его нежного

сердца, но светлый разум и теплая вера исцеляли язвы, ими нанесенные. Он жил и любил,

но благородные и возвышенные чувства не покидали его никогда. Изящное питало душу

его, всегда расположенную к добру. Художник выразил все это. Взгляните на эти уста — они

беседуют с вами, они подают вам мудрый совет или произносят утешение, но вот изрекли

они два-три стиха к портрету:

Воспоминание и я — одно и то же,

Я образ, я мечта,

И становлюся я

Чем старше, тем моложе...

Чем старе становлюсь, тем я кажусь моложе.

Взгляните теперь на эти прекрасные руки, эти белые нежные руки, не удивляйтесь — их

орудие было легкое перо, за которое брались они, отрываясь от златострунной лиры.

2 мая.Вчера, то есть 1 мая, думал я докончить портретец Жуковского, однако за

неимением красок должен был отложить свое намерение... Брюллов своих не дал да еще

выбранил меня изрядно, что я, не имея своих, думаю, что весь свет обязан мне служить. И

много кой-чего музыкального напел он мне за важный мой проступок... Сердце у меня

сжалось, слыша такие слова от человека, столь уважаемого...

1839 год

8 марта.7 часов. В шесть часов расстался я с Штернбергом. Долго тянулся его отъезд.

Это отрывало его от дела, он не мог ничем заняться, хлопотал и о дорожных вещах, и

прощальные визиты озабочивали его с утра до вечера. Наконец, вчера вечером, часу в 8-м,

приход Даля напомнил нам о близкой разлуке.

Скоро мы разошлись, я ушел к Прокоповичу, он уехал к Трейберу, в 11 часов вечера

были мы дома. Я вспомнил про альбом Гребенки и нарисовал туда профиль Штернберга. В 6

часов мы встали и после чаю до прихода натурщика занялись укладкою. Только что

принялся я писать, как пришел Николай Данилович Белозерский. Приход его чрезвычайно

обрадовал меня. Около трех часов поехали мы к Кукольнику, побыли у него полчаса... По