бросал и уничтожал все предыдущие строфы.

— Мабуть, сама доля не хоче, — говаривал он, — щоб я перекладав лядські пісні.

В 1844 г. расстались мы надолго. Случай увлек меня на Кавказ и Закавказье, где

величественная природа и совершенно незнакомый край с его диким населением поглотили

все мое внимание. Я не имел вестей о Шевченко, но везде, где находил несколько

украинцев, в кругу ли чиновников или в каком-нибудь полку, везде встречал я истрепанные

экземпляры «Кобзаря» и «Гайдамак» и полное, искреннее сочувствие их автору.

106

По возвращении на родину я встретился с Тарасом Григорьевичем в уездном своем

городе, чрез который он проезжал из Миргорода, где сошелся с Лукьяновичем. Шевченко

хлопотал о подорожной, и как время было после полудня и все городские власти спали по

обычаю после обеда, то и не представлялось возможности исполнить его желание.

Получение подорожной действительно у нас обставлено весьма стеснительными формами

для проезжего. Я предложил Шевченку заехать ко мне, погостить день-другой, а потом

обещал доставить его куда надобно. Он спешил к Закревскому, но тотчас же принял мое

предложение, и мы отправились в Исковцы. Тарас Григорьевич рассказал мне, что

сблизился с Виктором Алексеевичем, который не сложил еще с себя звания старшины

общества мочеморд и подвизался в нем с успехом во славу Бахуса. При этом он сообщил

мне множество анекдотов. В два дня Тарас Григорьевич прочел мне несколько своих

сочинений. Дивные вещи были у Шевченко. Из больших в особенности замечательны

«Иоанн Гус», поэма, и мистерия без заглавия. В первой он возвысился, по моему мнению,

до своего апогея, во второй, уступавшей «Гусу» по содержанию, он рассыпал множество

цветов чистой украинской поэзии...

Шевченко рассказывал мне, что прочел все источники о гуситах и эпохе, им

предшествовавшей, какие только можно было достать, а чтобы не наделать промахов против

народности — не оставлял в покое ни одного чеха, встречавшегося в Киеве или других

местах, у которых расспрашивал топографические и этнографические подробности.

1 Скитаясь в одиночестве по миру бескрайнему, влача жизнь изгнанника, — отчего же мне плакать, о

ком и по кому, если никто не плачет по мне?

Считаю обязанностью упомянуть об одном обстоятельстве, которое освещает с

чрезвычайно важной стороны личность Шевченко. /110/ Напечатано было его русское

стихотворение «Тризна». Он нашел его у меня и засмеялся своим симпатичным смехом.

— Ти читав? — спросил он и на утвердительный мой ответ прибавил: — От треба було

вискочить як Пилип з конопель. Чому не писать, коли сверблять руки, а друкувать не

годилось.

— Говоря правду, ты лучше пишешь по-нашему.

— От спасибо А дехто хотів одурить мене, зачепить, знаєш, авторське самолюбіє, так я

ж і сам бачу. Швець знай своє шевство, а у кравецтво не мішайся, — прибавил он с

улыбкою.

Бросив книгу, он улегся на кровать.

— Нехай йому цур! Ось сядь лиш та розкажи мені про Кавказ і про черкесів.

Долго мы беседовали о горцах; его все занимало, он расспрашивал о малейших

подробностях тамошнего быта. Потом мы мечтали о поездке по Днепру в дубе на

Запорожье, потом до Лимана поискать остатков старины, исчезающих уже от

исследователей; но как у нас у обоих не хватало средств, то мы и откладывали это до более

благоприятного времени.

Зимой мы съехались у Закревских. Шевченко был у них как свой и с удовольствием

проживал в их гостеприимном доме. Иногда съезжались к Виктору Алексеевичу некоторые

поклонники Бахуса и совершались знаменитые празднества. Но Тарас Григорьевич любил и

женское общество, нередко просиживал в гостиной у хозяйки в дружеском кружке, весело

болтая, слушая музыку или звучным своим голосом распевая заунывные украинские песни.

Никакие тогда усилия поклонников Бахуса не в состоянии были его отнять у нас, и

кончалось тем, что Виктор Алексеевич с товарищами приходил из флигеля и все вместе мы

просиживали далеко за полночь. Однажды мы собрались к родным Закревских, верст за

десять. Время прошло незаметно. Мария Алексеевна превосходно играла Шопена, София