– Это "Мюриэл", - сказал мальчик.

– "Мюриэл"?

– Ну да. Та, что была до нее, называлась "Агатой". В честь моей тетки. Нашу первую мы с Ронни окрестили "Алисой в Стране чудес". А мы были "Белым Кроликом". Вот потеха!

– Значит, у вас с Ронни их было уже три?

– Ну да, - сказал мальчик и придвинулся поближе.
– Заметил!
– прошептал он. Лицо его оживилось снова.
– Когда будем возвращаться, - шептал он, смотрите в оба!

– А-а, - сказал Богарт.
– "Эргенштрассе"...
– Он поглядел за корму и подумал: "Господи! А мы ведь и впрямь пошли, да еще как!" Он посмотрел теперь на воду через борт, увидел, как пролетает мимо них береговая полоса, и подумал, что катер движется почти с той же скоростью, с какой поднимается в воздух его "хэндли-пейдж". Уже здесь, в закрытой от ветра гавани, они начали толчками перепрыгивать с волны на волну. Рука его все еще лежала на цилиндре. Богарт обвел его взглядом от той части под сиденьем Ронни, где цилиндр, по-видимому, начинался, до другого оконца, который, скашиваясь, уходил под корму вниз.

– Тут, наверно, воздух, - сказал он.

– Что?
– спросил мальчик.

– Я говорю, воздух. Он, наверное, наполнен воздухом. Для того, чтобы катер повыше сидел на воде.

– Ах вот что! Очень может быть. Вполне возможно. Мне это не приходило в голову.
– Мальчик прошел вперед. На ветру бурнус хлестал его по плечам. Он пристроился рядом с Богартом. Головы их были защищены от ветра переборкой.

За кормой убегала гавань, очертания ее уменьшались, тонули в воде. Волна становилась все выше. Лодка то взлетала на гребень, то, ныряя, замирала на миг как вкопанная, а потом опять устремлялась вперед. Струи водяной пыли перелетали через борт и били по катеру, как огромные пригоршни дроби.

– Я хочу, чтобы вы все-таки надели плащ, - сказал мальчик.

Богарт не ответил. Он только обернулся и поглядел на его оживленное лицо.

– Мы вышли в открытое море, правда?
– спросил он негромко.

– Да. Возьмите плащ, прошу вас!

– Спасибо, не надо. Мне и так хорошо. Ведь мы ненадолго?

– Нет. Скоро повернем. Тогда будет чуть потише.

– Ну да. Когда повернем, будет совсем хорошо.

И они повернули. Катер пошел ровнее. Вернее говоря, он теперь уже больше не ударялся, вздрагивая всем корпусом, о валы. Волны теперь катились под ним, и он несся, все ускоряя ход, в головокружительном порыве, заваливаясь то на один борт, то на другой, всякий раз словно падая в пустоту, отчего замирало сердце. Катер мчался, а Богарт глядел на корму с той же затаенной опаской, что и там, на пристани.

– Мы идем на восток, - сказал он.

– С маленькой поправкой на север, - уточнил мальчик.
– Теперь он идет лучше, правда?

– Да, лучше, - сказал Богарт. Позади на фоне кипящего кильватера уже ничего не было видно, кроме моря да хрупкого, как игла, росчерка пулеметного дула и двух пригнувшихся на корме матросов.
– Да. Теперь стало легче.
– Потом он сказал: - И далеко нам идти?

Мальчик приблизил к нему лицо почти вплотную. Голос у него был счастливый, доверчивый, гордый, хотя и чуточку приглушенный.

– Сегодня парадом командует Ронни. Он сам все придумал. Конечно, и я бы мог до этого додуматься. В знак благодарности, и так далее. Но он старше, понимаете? Быстрее соображает. Вежливость, noblesse oblige [положение обязывает (фр.)] - всякая такая штука... Сразу придумал, как только я ему утром рассказал. Я ему говорю: "Послушай, я же там был и все видел", - а он говорит: "Да ты и в самом деле летал?", а я говорю: "Ей-богу!" - а он: "Далеко? Только не ври!" А я говорю: "Ужасно как далеко. Летели всю ночь". А он: "Всю ночь? Неужели до самого Берлина?" А я говорю: "Не знаю. Наверное, до самого". Тут вот он и задумался. Я сразу понял, что он что-то придумывает. Он ведь старший, понимаете? Лучше разбирается во всяких там приличиях и что когда надо делать. Он и говорит: "Берлин! Вот это да! Какой же ему интерес мотаться с нами взад-вперед у побережья?" Он все думает, а я жду; наконец я ему говорю: "Но ведь не можем мы плыть с ним в Берлин. Далеко. Да и дороги толком не знаем..." А он выпалил сразу, как пулемет: "Зато можно в Киль". И я сразу понял...

– Что?
– спросил Богарт. Ему вдруг почудилось, что его тело рванулось вперед, хотя оно было неподвижно.
– В Киль? На этом?

– Ну да! Это Ронни придумал. Ух, какой он молодец, только немножко зануда. Говорит: в Зеебрюгге вам совсем не интересно. А для вас стоит поднатужиться. Подумайте только, Берлин! Так и сказал: "Черт побери! Берлин".

– Послушайте, - сказал Богарт. Он повернулся к мальчику и спросил очень серьезно: - Для чего этот катер?

– Что значит, для чего?

– Какое у него назначение?
– И, заранее предвидя ответ, показал на цилиндр.
– Что тут? Торпеда?

– А я думал, вы знаете, - сказал мальчик.

– Нет, - сказал Богарт.
– Я не знал.
– Он слышал свой голос словно откуда-то издалека, сухой, как треск сверчка.
– А как вы ее пускаете?

– Как пускаем?

– Ну да, как вы посылаете ее в цель? Когда был открыт люк, я видел моторы. Они же прямо возле цилиндра!

– Нажимаешь рычаг, и торпеда движется через корму. Как только ее винт попадает в воду, он начинает вращаться, и тогда торпеда готова, пущена. Надо только быстро повернуть лодку. И торпеда сама идет на цель.

– Вы хотите сказать...
– начал было Богарт. Через секунду голос снова стал ему повиноваться.
– Вы хотите сказать, что нацеливаете торпеду при помощи самого катера, выпускаете ее, она приходит в движение, вы сворачиваете с ее пути, и торпеда идет там, где только что был ваш катер?

– Я же знал, что вы сразу поймете!
– сказал мальчик.
– Я говорил Ронни! Еще бы: летчик! Но ведь правда, у нас работа куда более смирная? Ничего не поделаешь. Как ни старайся, но ведь тут всего-навсего вода. Я же знал, что вы сразу поймете!