— Ты еще zuzzerell'one [91] , — сказал я, стараясь говорить скучающим равнодушным тоном. — Тебе надо еще расти и расти, чтобы стать настоящей женщиной.

Это было правдой, но в самой ее юности, в том, что Дорис была такой маленькой и незрелой, имелась своя прелесть. Хотя все парни по натуре своей развратны, они всегда вожделеют настоящую женщину. И любую ровесницу они воспринимают как подругу по играм, девчонку-сорванца среди мальчишек, zuzzerell'one. Однако я был опытней большинства мальчишек. У меня уже имелся опыт общения с настоящей женщиной. Это привило мне вкус к музыкальным дуэтам, к тому же какое-то время мне пришлось обходиться без музыки, — передо мной же сейчас стояла неискушенная в любви девчонка, желавшая, чтобы ее познакомили с этим искусством.

— Но ведь это будет непорядочно с моей стороны, — сказал я, — даже если представить, что это брачная ночь. — Я больше убеждал себя, чем ее. — Я ведь говорил тебе, что собираюсь уехать в Рим через несколько дней.

— Так же, как и твой отец. Но это не помешало ему жениться по-настоящему.

— Да, хотя мы и поссорились из-за этого. Я не считаю это правильным. Однако его новая жена, похоже, всем довольна.

— То же самое будет и со мной. А теперь давай представим, Марко, что сегодня наша брачная ночь, а после этого я стану ждать, и ты вернешься. Ты же сам сказал: когда сменится дож.

— Ты выглядишь нелепо, малютка Дорис. Сидишь здесь голая и рассуждаешь о дожах и тому подобном.

Но она вовсе не выглядела нелепой, Дорис выглядела как одна из нимф, о которых рассказывают старинные легенды. Я честно пытался противостоять ее чарам.

— Твой брат так часто повторяет, какая неиспорченная девушка его сестра…

— Болдо не вернется до ночи, и он ничего не узнает о том, что произойдет между нами.

— Он придет в ярость, — продолжал я, словно она и не перебивала меня. — Нам снова придется драться, как мы подрались в тот день, когда он запустил в меня рыбиной.

Дорис надула губки.

— Ты не ценишь мою доброту. Удовольствие, которое ты мне доставишь, станет ценой за боль, которую ты мне причинишь.

— Боль? Как это?

— Для девственницы в первый раз все протекает болезненно. Она не испытывает удовольствия, это известно каждой девушке. Все женщины рассказывают об этом.

Я задумчиво сказал:

— Не знаю, почему это должно причинять боль. По-моему, боли не должно быть, если сделать все так, как я. — Я решил, что с моей стороны будет бестактно упоминать в этот момент об Иларии. — Я имею в виду, тем способом, которому я выучился.

— Если это действительно так, — заметила Дорис, — то ты за свою жизнь смог бы заслужить обожание многих девственниц. Ты покажешь мне тот способ, которому научился?

— Видишь ли, надо сперва подготовиться. Например, вот так. — Я коснулся одного из ее миниатюрных сосков — zizza.

— Zizza? Это всего лишь щекотно.

— Я полагаю, щекотку скоро сменит другое ощущение.

Вскоре она сказала:

— Да, ты прав.

— И твоему zizza это тоже понравилось. Он поднялся, словно прося о большем.

— Да, да, это так. — Дорис медленно легла на спину, прямо на палубу, и я последовал за ней.

Я продолжил:

— Еще больше zizza любит, когда его целуют.

— Да! — И, словно ленивая кошка, она сладострастно вытянула свое маленькое тело.

— А теперь этот, — сказал я.

— Опять щекотно.

— Это тоже станет приятней, чем щекотка.

— Да. Правда становится, я чувствую…

— Вот видишь, пока никакой боли.

Дорис покачала головой, глаза ее закрылись.

— Для таких вещей даже не требуется присутствия мужчины. Это называется монашеский гимн, потому что девушки сами могут проделывать это с собой. — Я был с ней до щепетильности честен, давая возможность прогнать меня.

Но она сказала только, затаив дыхание:

— Я даже не представляла… не знала, как я там выгляжу.

— Ты легко можешь рассмотреть свою mona с помощью зеркала.

Дорис честно призналась:

— Я не знаю никого, у кого было бы зеркало.

— Тогда посмотри, обычно она вся покрыта волосами. Твоя все еще голая, ее можно увидеть, и она мягкая. Такая хорошенькая. Она выглядит как… — Я попытался подыскать поэтическое сравнение. — Ты знаешь, некоторые виды макарон выглядят как маленькие ракушки? Что-то наподобие женских губок?

— Ты так говоришь, как будто их тоже можно целовать, — произнесла Дорис таким голосом, словно впала в полудрему. Ее глаза снова были закрыты, а маленькое тело медленно извивалось.