21

Но и ласки женщины не придали Чену сил и смелости. Чем больше Цзинь дразнила его, тем меньше он был способен ответить ей на ласки. Желание было, но не было сил. -- Да что с тобой сегодня? Даже противно! -- сказала женщина с презрением. Чен, уткнувшись лицом ей в грудь, простонал: -- Что мне делать? Цзинь подняла его голову и с испугом посмотрела в его растерянные глаза. - Больше мы с тобой не встретимся, вот увидишь. Цзинь вздрогнула. - Узнали? - Сам попал в западню. Выслушав рассказ Чена, Цзинь будто окаменела. Теперь силы оставили и ее. Спустились сумерки, дождь полил сильнее. В молчании слушали они унылую музыку дождя, барабанившего по железной крыше. - Что же будем делать?
– - спросила Цзинь. - Что ни делай, все плохо. - Нужно сходить на подстанцию и сказать, чтобы ток выключили,-- вдруг твердо сказала Цзинь.-- Своя рубашка ближе к телу. - Но они же меня потом убьют. -- А ты попроси японцев, чтобы тебя перевели на другую работу. -- У тебя все просто получается, а ты влезь в мою шкуру,-- сердито сказал Чен и отстранился от женщины.-- К тому же после этого все может открыться и нас всех заберут. -- Ну а что делать? Чен уставился в потолок, словно его только и интересовал барабанивший по крыше дождь. -- А ты меня не пугай, пожалуйста. Сам поддался Фуруя, а теперь меня вздумал стращать! -- А кто меня во все втянул, забыла?
– - Чен посмотрел в лицо женщины, потом перевел взгляд на ее нагое тело. Это тело, всегда будившее в нем трепет, доставлявшее столько наслаждений, теперь показалось ему чужим, враждебным. Руки Цзинь обвили его плечи. - Что же ты решил? - Скажу Гао, что побег отменили. - Через ворота пойдешь? - Ночью через ворота нельзя. - В такой дождь за проволокой никого не встретишь, все сейчас в бараках. -- Будь что будет, пойду! Женщина стиснула его еще крепче. -- Погоди. Может, лучше послать Чунь-лань? Может, и лучше... Чен прислушался к шуму дождя. Если там караулит Фуруя, то, конечно, пусть лучше ему попадется Чунь-лань. Цзинь отстранила от себя безвольное тело Чена, набросила халат и вышла. Через несколько минут она вернулась и, может быть, желая освободиться от охватившего ее страха, снова принялась теребить Чена. Чунь-лань долго не возвращалась. Уходя, она накинула на голову холщовый мешок -- кто знает, сколько времени ей придется прождать Гао под дождем. Сейчас она еще, наверно, стоит у проволоки, мокнет. Чен забеспокоился, он не мог больше ждать. Не помогли и ласки Цзинь -- страх и тревога не покидали его. Цзинь достала водки и заставила Чена выпить несколько глотков. Постепенно чувство отчаяния сменилось у Чена безразличием ко всему. Тогда Цзинь налила ему полную пиалу. -- Выпей залпом, будет лучше... А у соседей только начался праздник... Чен прислушался. Через тонкую перегородку слышалась веселая возня. Ему хотелось крикнуть, чтобы люди не обманывали себя этими минутными утехами, но он не крикнул, а единым духом осушил пиалу. Вдруг ему показалось, что перегородка, отделявшая соседнюю каморку, вдруг плавно опустииась на пол, а лицо Цзинь стало каким-то сиреневым. Чена 'закачало, словно на волнах. Руки Цзинь снова обвились вокруг его шеи. И недавно казавшееся чужим тело женщины вдруг неотвратимо потянуло к себе. Когда Чунь-лань вернулась, Чен спал непробудным сном. - Не видела,-- сказала Чунь-лань, стуча от холода зубами.-- Он в самом деле говорил, что убежит? - А тебя никто не видел?
– - тихо спросила Цзинь, затащив окоченевшую Чунь-лань к себе в каморку. - Там темнота хоть глаз выколи, и дождь льет, как из ведра. Ничего не видно. Слушай, правда, что он решил убежать? - Тебя-то, дура, никто не видел? Да отвечай же! - Нет, никто. Каждую из них занимали сейчас свои мысли. - Что же делать?
– - сказала Цзинь в отчаянии. - Если он убежит один, я руки на себя наложу!
– - сказала Чунь-лань. - Надо выключить ток! Бог знает, что может случиться, если разозлить этого Фуруя...-- сказала Цзинь, блуждая диким взглядом по тесной каморке. А Чен спал, провалившись в небытие.

22

Старые часы, словно из последних сил, пробили двенадцать. Сев на постели, Чен замотал головой, будто на нее был падет горшок и он хотел от него освободиться. Голова у него нещадно болела. -- Ну, что надумал?
– - схватив его за руку, спросила Цзинь. -- Может, самое лучшее, признаться во всем Кадзи? - Только не это! Прошу тебя!
– - выкрикнула Цзинь.-- Этот человек только притворяется добрым, а такие люди самые страшные. Неизвестно, что он еще сделает. - И это верно. На что этот Кадзи способен, если рассердится? Чен вспомнил, как Кадзи его ударил. Какое страшное у него тогда было лицо, особенно глаза! А ведь именно после того случая Чен свихнулся. Он встал с кровати и отстранил цеплявшуюся за него Цзинь. - Времени мало, надо что-то делать.-- И Чен, откинув занавеску, вышел из каморки. - Возвращайся скорее, я хочу знать, что ты сделал. Мы ведь с тобой теперь в одной лодке. Лицо женщины было покрыто испариной. А ведь это с ней он познал первую любовь! А какая это любовь? Так, серость одна. Огонь вспыхнет на миг и потухнет, а после него зола и вспомнить нечего. И ради чего все это, зачем? Дождь почти перестал. -- Ну, ты идешь или нет? Чен вышел из барака. И все же он не мог решиться. Да, душа у него огрубела, но разве способен он предать соотечественников? Чен решительно зашагал к колючей изгороди. Как-нибудь надо все уладить. Подойти к четвертому бараку, бросить камень в окно и вызвать Гао. Надо остановить побег -- вот что он сделает. Потом отправиться к Кадзи и во всем признаться. Все равно, пусть бьет, пусть делает, что хочет! А что после? Не важно, будь что будет! Вот и четвертый барак. Одно окно в нем светилось. Дождь перестал, было тихо. И никто еще не знал, что тут произойдет через час. Чен уже шагал по мокрой траве вдоль изгороди. Вдруг из травы выросли две фигуры, они преградили ему путь. Он хотел крикнуть, но не успел. Ему зажали рот, свалили и стали бить. Он почти потерял сознание. Блеснул свет карманного фонарика и тут же погас. -- Я так и думал. Это был голос Фуруя. Чен узнал бы его из тысячи других. Он почувствовал, что человек, сидящий на нем верхом, приставил к его груди пистолет. Вот так всегда -- на полдороге его настигает беда. Вдоль изгороди стояли еще люди. Чен понял, что Фуруя расставил тут всех свободных от дежурств охранников. - Дурак! На два фронта работаешь! Или жизни не жаль? -- Фуруя присел перед Ченом на корточки. - Что с ним делать?
– - спросил человек, сидевший на Чене верхом. -- Я ему кое-что поручил, да, видно, как до дела дошло, он не выдержал. фуруя схватил Чена за грудь. __- Сделал все, как я сказал? У Чена застучали зубы. Было темно, он ничего не видел, но приставленный к груди пистолет мог каждую секунду прогреметь выстрелом. - Сделал,-- с дрожью в голосе прохрипел Чен. - Ты ничего не сказал Кадзи? - Нет. фуруя оскалился в улыбке. Кадзи ничего не знает. Интересно будет на него посмотреть утром, когда он узнает, что фуруя задержал беглецов! Фуруя слизнул с губы упавшую на нее каплю дождя. Сейчас Кадзи, верно, спит в объятиях своей Митико. Фуруя представил себе тонкую талию и округлые бедра Митико. Что ж, пока обнимай свою Митико. Если дело завершится удачно, он обо всем донесет в жандармерию. Он, а не Кадзи будет героем. А с Кадзи все будет кончено. И уже нового никого не пришлют. Назначат, конечно, его, Фуруя. А там, может быть, и от мобилизации освободят, начальство походатайствует. Ведь он будет необходим. И все же чертовски трудно долго терпеть несправедливость! Этот Кадзи только четыре года назад кончил университет, а уж всего достиг! А он в этой глуши уже десять лет трубит! Видите ли, он сам не станет меня выгонять! Фуруя мысленно повторил слова Кадзи, сказанные ему в амбулатории. Да я сам тебя скоро прогоню! -- Выполнил ты мое поручение или.нет -- сейчас мы узнаем,-- сказал Фуруя Чену.-- А ежели не выполнил -- пуля в лоб! Ясно? Человек с пистолетом приставил дуло к голове Чена. -- Стукнем как пособника,-- сказал этот человек.-- И награду еще получим! Чен уже раскаивался, что не поступил так, как велел Фуруя. Пока не поздно, надо бежать на подстанцию. - Фуруя...-- начал было Чен, но голос словно застрял где-то в пересохшем горле и не выходил наружу. И тут момент упущен! Чен умолк. А может быть, обойдется? Ван Тин-ли, верно, уже пришел с работы. Может, он остановит побег, ведь он говорил, что с этим надо повременить. Ван зря не погорячится, он спокойный. А если все же побегут, отсюда будет видно, нужно только крикнуть: "Все подстроено! Не лезьте!" Дождь совсем прекратился. Темно и тихо. Чена била мелкая дрожь. -- Идут!
– - тихо проговорил человек с пистолетом. За колючей проволокой промелькнуло несколько теней, но вот они растаяли. Наверно, люди залегли. Внезапно на Чена напал неодолимый страх. Он давил ему грудь. Чен тихо застонал. Фуруя ткнул его в бок. Преодолев отчаяние, Чен шепнул: - Фуруя, я на подстанции еще... - Что? В это время надрывно завыла сирена. Чен хотел крикнуть, чтобы люди не лезли на проволоку. Мгновение он колебался, взглянув на пистолет. Потом дернулся, чтобы вскочить и побежать, но в эту минуту по проволоке пробежали яркие искры. Мрак пронизали дикие вопли. -- Ну, ты! -- зло процедил Фуруя, схватив Чена за грудь.-- Жить надоело? Но Чен вырвался из рук Фуруя. Ни мрака, ни искр, ни страха, ни Цзинь -- ничего уже не было. Он метнулся вперед и с разлету бросился на колючую проволоку...

23

Ток выключили. Пока с изгороди снимали трупы, Кадзи стоял на одном месте, словно окаменев. Фуруя рассказывал Окидзиме, как ему было трудно все подготовить. А Кадзи -- слепец, ведь это его любимчик Чен, которому он полностью доверял, содействовал побегам. Рассказывал Фуруя хоть и осторожно, но напирал именно на это. Окидзима слушал фуруя молча. -- Да, видимо, я был действительно слеп,-- неожиданно сказал Кадзи.-- Я и не подозревал, что ты можешь состряпать такое гнусное дело! Фуруя украдкой взглянул на Кадзи. При свете карманных фонариков глаза Кадзи свирепо сверкали. -- Что ж, пойди расскажи директору про свое геройство!
– - сказал Кадзи глухим голосом.-- И вот еще что, говорю это при Окидзиме: у меня нет права тебя уволить, но расставлять своих подчиненных по должностям -- это мое право. С завтрашего дня ты будешь работать в дактилоскопической группе. Перебирай там карточки с отпечатками пальцев рабочих-китайцев. А в дела нашего отдела чтоб и носа не совал! Если не нравится, можешь жаловаться директору. Но что бы ни сказал директор, пока я здесь, ты будешь сидеть в этой группе. В противном случае пусть увольняет меня, так и скажи. фуруя посмотрел на Окидзиму. Тот молчал, и тогда Фуруя ушел. У барака черной плотной стеной стояли спецрабочие. Гао, не скрывая ненависти, вызывающе смотрел на Кадзи. Он был уверен, что эта провокация исходила от него. И Гао мысленно поклялся: подвернется случай -- он самого Кадзи швырнет на проволоку! Увидев Ван Тин-ли, Кадзи подошел к нему. -- Ну что, Ван, опять тебе придется браться за карандаш? Захочется, наверно, и этот случай описать! Но теперь уж покритикуй себя. И ты не всегда оказываешься прав. Все-таки надо было прислушаться к моему предупреждению. Ван Тин-ли ничего не ответил. -- Ну вот, запахло и жареной человечиной,-- сказал Окидзима.-- Что ж не лопаете? Вы нам не поверили! Решили доглядеть, как это получится! Что ж, любуйтесь! Чего хотели, то и получили. Окидзима мельком бросил взгляд на Кадзи и быстро пошел прочь. Кадзи хотел было попросить Окидзиму остаться, но передумал. Как его об этом просить? Ведь он сам ему сказал, чтоб тот не мешался. Тоскливо было на душе у Кадзи. Рабочие по-прежнему молча наблюдали за ним. При свете фонариков глаза людей злобно блестели. "Ты убийца,-- как бы говорили они.-- Ты убил не только наших товарищей, ты спокойно послал на смерть и своего помощника!" Как трудно быть одному! А эти его ненавидят! За что? В груди у Кадзи поднималось раздражение. Еще немного, и он не вынесет их молчания. И кто знает, может быть, он, как Окидзима, набросится на них с кулаками. В это время к месту происшествия прибежала Чунь-лань. Волосы у нее были распущены. Она и Цзинь всю ночь ждали возвращения Чена, но больше ждать она не могла. Она вырвалась из рук Цзинь и прибежала сюда. Неужели с ее Гао что-то стряслось? Она металась вдоль изгороди то в одну сторону, то в другую и все время звала Гао. Звала громко, с плачем, не обращая ни на кого внимания. Молчавшая толпа расступилась. Товарищи вытолкнули Гао вперед. Как только женщина его увидела, она опустилась на землю, словно у нее подкосились ноги, и громко заплакала, бормоча бессвязные слова. Кадзи с трудом понял, что Чен должен был связаться с Гао, и Чунь-лань подумала, что Гао тоже погиб. А Гао бессмысленно оглядывал товарищей, словно ища у них помощи. Он не знал, как успокоить обезумевшую женщину. -- Погиб Сун,-- сказал Кадзи.-- Сун, Чен и еще трое. Всхлипывая, Чунь-лань подползла к колючей проволоке. - Я знала, он не мог уйти без меня! Я знала! -- повторяла она и неотрывно смотрела на Гао глазами, полными слез. - Чунь-лань, посмотри пристально в лицо тому, кто подстроил это дело и убил своих товарищей,-- сказал Кадзи.-- И иди домой. Скажешь Цзинь, что я ни о чем не буду допытываться. Прятавшаяся за спину горного хребта заря хотя и начала уже окрашивать в розоватый оттенок скрытый за ним небосклон, но ночь еще не уходила. Кадзи собрался домой. Кажется, с формальностями покончено. Небо, всю ночь сыпавшее дождем, стало показывать свое вымытое голубое тело. Митико спустилась по мокрой дорожке к роще. Она хотела встретить Кадзи. Она его увидела издалека. Он шел ссутулившись, его прямые широкие плечи были опущены. Он ее не замечал, пока не встретился с ней глазами. И в его глазах она прочла, что он потерпел еще одно поражение. - Постарайся больше не думать об этом,-- участливо сказала Митико. - А ты откуда все знаешь? - Мне сказал Окидзима. - Но Чен, Чен... Голос Кадзи пресекся. А что теперь поделаешь? Чен погиб. Вчера вечером, под дождем, они так тепло поговорили, состоялось как бы примирение. И вот на тебе... - Почему он мне ничего не сказал? -- Боялся, думаю. __- И все потому, что я его тогда ударил? Митико покачала головой. Она считала, что не поэтому, хотя... Но ведь они все же помирились. Митико мысленно попросила у Чена прощения. Он должен их простить. - Окидзима говорил, что ты, наверно, очень расстроился. Все-таки он хороший. А какой был страшный в тот вечер! - Нет, больше расстраиваться я не буду. Моя ошибка состоит в том, что я хотел сразу многое изменить. Но ведь не все можно изменить. Митико положила руку на плечо мужа. -- Кажется, я не виноват в том, что я японец, и все-таки это моя самая большая вина. Как все нелепо получилось... Ну и подлец этот Фуруя! -- голос Кадзи стал резким. Ты знаешь, это директор разрешил ему подстроить побег. Но теперь хватит, больше никто не посмеет измываться над рабочими! Митико кивала в ответ, но не могла избавиться от нового беспокойства, охватившего ее. Кажется, на этом не кончится, кажется, впереди их ждут новые неприятности. И чтобы избавиться от тревожного предчувствия, она с улыбкой сказала: - Пойдем домой, поедим горячего супа, наберемся сил. - Да, пойдем.-- И посмотрев в сторону бараков, Кадзи повторил: -- Пойдем! Из бараков, расположенных на дне долины, поднимались кухонные дымки. Если бы Чен погиб на производстве, его старуха мать получила бы от фирмы трехмесячное пособие. Но смерть Чена расценили как самоубийство, и никакого пособия старуха не получила. Тогда Кадзи организовал в отделе сбор пожертвований. - Одну треть возьмем с тобой на себя,-- заявил Окидзима, улыбнулся.-- Дай Чену эти деньги при жизни, он, пожалуй, еще бы подумал, стоит ли ему умирать. В жизни всегда так: спохватищься -- ан уже поздно. Кадзи хотел что-то сказать, но слова не шли с языка, он только горько усмехнулся. Но когда посыльный принес деньги от Фуруя, он грубо отрезал: -- Отнеси обратно и скажи, что если он хочет что-то пожертвовать, пусть сам принесет. Мальчик удивленно поднял брови и ушел. Деньги (сумма пожертвований превышала трехмесячный оклад) и куль муки отнес к матери Чена сам Кадзи. Мать Чена он увидел впервые. Это была, как он и предполагал, маленькая старушка с больными ногами и красными следами на висках от щипков -- ее мучали головные боли. Лежа на кане, она молча взяла деньги и тут же спрятала их в жестяную банку у изголовья. Весь ее вид как бы говорил: "Ну что смотришь? Принес деньги и уходи, благодарить все равно не буду". Так Кадзи и не добился от нее ни одного слова. А может, она просто не могла говорить, как не могла уже и плакать. Притащившись когда-то из далекого Шаньдуня на своих маленьких изуродованных ножках, она вторую половину жизни провела здесь, и теперь, в конце своего жизненного пути, наверно, уже поняла, что ее мечта вернуться когда-нибудь на родину и удивить земляков своим благополучием развеялись как дым. У Кадзи появилась привычка при входе в отдел бросать взгляд на стол Чена. И почти всегда в эту минуту он с болью вспоминал, как он ударил Чена. А ведь с того момента все и началось. Если бы кулак Кадзи тогда не поднялся, как знать, может, Чен и избежал бы этой нелепой гибели. И все же почему Чен не мог вовремя остановиться? На этот вопрос мог бы дать ответ Фуруя, но он, притихший, сидел в другой комнате, избегая встречаться с Кадзи. Или Цзинь Дун-фу... Но она уже забыла юношу, ее тело услаждало других. Однажды директор вызвал Кадзи к себе. Ты, конечно, можешь не согласиться, но мне кажется, что, поскольку после того случая побеги прекратились можно было бы уже на Фуруя не сердиться. - Не знаю, говорил ли вам Фуруя,-- голос Кадзи был тверд, лицо приняло упрямое выражение,-- но даже по вашему приказу я Фуруя назад не возьму. - Говорил. Директор улыбнулся. Такой ультимативный тон, конечно, был непозволителен, но все же нельзя не признать, что Фуруя совершил подлый поступок, и что он, Куроки, имел к нему определенное отношение. - Ну, если ты такой непреклонный, значит, у тебя есть для этого еще какие-то основания, неизвестные мне. Но теперь не время распутывать все узлы, давай прекратим этот разговор и оставим вопрос открытым. -- Открытым? Зачем же?
– - Теперь уже Кадзи усмехнулся.- Вы можете меня уволить. Ведь несмотря на то, что мне удалось кой-чего добиться, в главном я не достиг цели. Так к чему же оставлять вопрос открытым? Проговорив все это, Кадзи, как ни странно, почувствовал облегчение. Ну что ж, пусть он расстанется с предоставленной ему привилегией и будет мобилизован. Теперь это его не трогало. Пусть волнуются другие. -- Пока директор здесь я, и я решаю, кого оставлять, а кого увольнять. Я считаю, что ты не совершил больших ошибок. Не знаю, следует ли тебе это говорить, но твои планы в общем успешно претворяются в жизнь. И я этим доволен. Только надо перестать философствовать и без нужды не портить себе нервы, или, как это говорят, не впадать в психическую депрессию. Война оставляет для этого все меньше времени. Директор в душе усмехнулся. Посмотрим, как поведет себя этот молодой человек, когда он получит премию! Все его интеллигентские охи и ахи улетучатся как туман. Пока эти мысли проносились в голове директора, Кадзи водил глазами по карте, висевшей на стене. Вот он чего-то тут добивается, с кем-то здесь борется, а ведь если поразмыслить, его работа неразрывно связана с тем, что происходит за тысячи миль отсюда, с трагической борьбой не на жизнь, а на смерть возле Соломоновых островов, и эта связь настолько ясна, что кажется прямой линией, протянутой по карте. Сейчас директор сказал, что его планы в общем успешно претворяются в жизнь. Вот и выходит, что он, любя людей, губит их значительно больше, чем этот негодяй Фуруя.

24

Через несколько дней перед главным зданием рудоуправления произошла скромная, но все же торжественная церемония награждения двух служащих за успешную работу. Собрали всех японцев, и когда сотрудник общего отдела зачитал имена Окадзаки, а затем Кадзи и заявил, что им будут вручены награды, все служащие бурно зааплодировали. Окидзима ткнул Кадзи пальцем в бок и рассмеялся. -- Неплохо, правда? Но настроение у Кадзи было плохое. За что-либо другое его возможно и следовало бы наградить, но за это... К тому же было противно, что это награждение, несмотря ни на что, приятно щекотало его самолюбие, настраивало на праздничный лад. Ведь когда их собрали, Кадзи в глубине души хотелось, чтобы он оказался среди награжденных. Что ж, вот имя его и названо. С мрачным видом он вышел из рядов и встал рядом с Окадзаки перед директором. В зачитанном приказе, подписанном директором-распорядителем правления фирмы, говорилось, что Окадзаки "достиг благоприятных результатов в непосредственном руководстве добычей", а он, Кадзи, "умело справился с огромными трудностями в обеспечении производства кадрами" и "достоин быть примером для всех служащих фирмы как сотрудник, умножающий военный потенциал империи". А посему "им вручается наградной лист и премия". Окадзаки принял наградной лист, как военный, стоя навытяжку. А Кадзи? Он был словно в забытьи. Ему надо сделать три шага, чтобы подойти к директору и взять лист. Сделает ли он их? А что, если... Он представил себе, как следовало бы поступить. Он отказывается от награды. Он неподходящий для этого человек. И не потому, что у него нет достаточных заслуг, а потому, что не считает за честь это награждение или считает это награждение оскорблением его человеческого достоинства. Правление считает их своими верными псами и, бросая им подачку, заставляет работать до изнеможения. Вот все растеряются, когда он вдруг это скажет. И он почти решился. Но пока эти мысли мелькали у него в голове, директор уже прочитал приказ и протянул ему наградной лист. Глаза директора улыбались, как бы говоря: "Ну вот и тебе поднесли подарочек. Небось рад безмерно?" Раздались аплодисменты. Кадзи почтительно принял наградной лист. Вот тебе и отказался! Все произошло, как с самым примерным служащим фирмы. После вручения наград все руководящие работники собрались в кабинете директора. Вдруг позвонили из главной конторы Звонил начальник отдела. Поговорив с Куроки, он попросил к телефону Кадзи. __- Начальник отдела с тобой хочет поговорить,--сказал директор. Кадзи взял трубку. Откуда-то издалека раздался знакомый голос. - Как самочувствие?
– - в трубке послышался довольный смех. Но Кадзи показалось, что в смехе начальника сквозит ирония.-- Я очень рад за тебя. Я был убежден, что ты одолеешь трудности. И Куроки доволен тобой! Молодец! Поздравляю! - Благодарю вас,-- тихо ответил Кадзи. В душе пусто, совсем не на что опереться. Его поздравляют. Какие же еще идейные умозаключения нужны? И уж если он сам поблагодарил ("благодарю вас"), дальше идти некуда, позолота сошла, все оказалось грубой подделкой. Дома его нетерпеливо поджидала Митико. У нее на душе тоже было неспокойно. Награждению Кадзи радоваться-то не стоило, и все же одно было приятно -- ее Кадзи признали, хотя за глаза болтали всякое. Что же сказать мужу? Он пришел такой потерянный... Кадзи бросил наградной лист на стол. -- Как ты думаешь, если его разорвать, ничего не изменится? Ведь я его принял при всех. Митико совсем растерялась. Жалкая улыбка искривила ее лицо. Оказывается, не так-то легко делить горе вместе, как это говорила Ясуко. -- И какая ирония -- вместе с Окадзаки! Правда?
– - Она сказала эти слова, чтобы хоть что-нибудь сказать. Кадзи усмехнулся. -- Это уж Куроки подстроил. Захотелось контрастов. Окадзаки открытый убийца, а я под маской доброй кисочки. Если бы был такой же, еще куда ни шло. А то так, мразь какая-то. Когда принимал наградной лист, мне аплодировали. Казалось, что все, и мужчины и женщины, едят меня глазами, казалось, ты где-то, спрятавшись, с восторгом смотришь на меня. И было приятно, чуть не задохнулся от радости. А ведь как горячо всегда проклинал войну! И ты знаешь, если бы в ту минуту ты сказала, что моя радость тебе непонятна, я, наверно, остался бы недоволен. И все же ты должна была так сказать. - Но такие вещи... - Что, не можешь? Пусть это будет каприз, но я хочу, чтобы ты или обрадовалась, или осудила меня. Стиснув зубы, Кадзи уставился на блюдо с изображением целующихся влюбленных. Если бы не это награждение, он сейчас тоже обнимал бы свою Митико, как вот там. И она этого хотела. Но теперь... -- А может, забудем, улыбнемся и поцелуемся? -- сказал Кадзи равнодушно. Митико смотрела на мужа, не зная, серьезно он говорит это или нет. И все же ждала, что он ее поцелует. Это было бы лучше, чем вот так смотреть друг на друга. Но Кадзи не целовал. Он молча поднялся и вышел во двор. Митико хотела было пойти за ним, но осталась. Кажется, сейчас ему надо побыть одному. Вскоре из темноты раздался голос Кадзи: -- Митико, знаешь, сожги его! Пожалуйста. Митико высунула голову из двери. Кадзи сидел возле курятника. -- Противно, если останется это свидетельство позора. Хотя сам факт все равно уже не сожжешь. Кивнув, Митико исчезла. По правде говоря, ей не хотелось уничтожать эту бумагу -- ведь это было доказательство способностей и стараний любимого человека. Она подумала, что и Кадзи, наверно, так считает и именно этого и боится. И она бросила бумагу в печь с таким чувством, будто бросала в огонь пачку денег.

25

Б общежитии холостяков директор устроил банкет. Собрались руководители всех производственных участков. Двадцатипроцентное повышение производительности перекрыто, теперь ставится цель увеличить добычу на тридцать процентов. Но для этого прежде всего надо вдохнуть уверенность в руководителей, а заодно и угостить их за труды. Куроки считал, что чем жестче обращаться с рабочими, тем больше они будут добывать. И что там тридцать процентов! В ближайшем будущем он собирается добиться невиданного увеличения -- повысь производительность на пятьдесят процентов! Вот тогда и его, Куроки, признают и оцепят по заслугам. Закуска была на славу. Тут были и китайские блюда и японские, их готовили жены руководящих работников, они специально пришли сюда, чтобы показать свое искусство. Прислуживать прислали девушек из общего отдела, начальник которого решил, что это придаст банкету особую пикантность и что его находчивость будет оценена по достоинству. Директор был в отличном настроении. Оглядев подчиненных, он поднял бокал: -- Такого приятного вечера давно у нас не было. Я приношу всем глубокую благодарность! Вы с честью выдержали трудный поход, беспрерывные штурмы, и работа ваша увенчалась замечательными результатами. Присутствующие встали и высоко подняли бокалы. Затем все пошло так, как обычно происходит у японцев на таких вечерах. Один предлагал выпить соседу из своей рюмки, тот пил и возвращал рюмку уже налитую. Этим подчеркивалась особая близость, которой не было, выказывались возвышенные чувства, которых не существовало, и все сопровождалось потоком громких слов, которые шли не от сердца. Постепенно начинался кавардак. Причем считалось, что если все сойдет чинно, то будет неинтересно. Кто-то совершенно безголосый затянул нудную песню и требовал, чтобы все слушали внимательно. Кое у кого уже похотливо разгорелись глазки. Начались перебранки. Вот начальник первого участка Сэкигути затянул "Ноэбуси", за ним фальцетом запел начальник второго участка, но его перебил механик, пожелавший имитировать женское пение. Окидзима шлепнул одну девицу по спине и пьяно прохрипел: -- Ты мне нравишься, пышка! Девушка, преувеличенно ахнув, попыталась убежать, но ее облапил бригадир проходчиков. - Как не стыдно! Вот и весь ответ, хотя девушка старалась показать, что она рассердилась. Директор с довольной улыбкой на покрасневшем лице удовлетворенно оглядел всех -- банкет, кажется, удался на славу. Окидзима много ел, но много и пил. На висках у него набухли вены, а выпуклые глазища мрачно сверкали. Кадзи казалось, что он уже не прочь затеять скандал. Кадзи пить не хотелось, возле него накопилось много полных рюмок. Сидевший в отдалении Окадзаки крикнул: - Эй, Кадзи! Пришли-ка сюда из своего запаса, а то получается, что поздравляют одного тебя. - Что-то не идет у меня сегодня. Слова Кадзи заглушил громкий голос контролера Кавадзимы: Корабль на море режет волны, А я желаньем плотским полон. Эй, эй! -- Вот это да! Кавадзима взял две бутылочки сакэ и подошел к Кадзи. - Господин Кадзи, прошу любить и жаловать.-- И, притворившись пьяным, учтиво поклонился.-- Ты еще молод, но уже велик. Да, да, велик! В первый день, когда ты появился здесь, в марте, кажется, в снежный день... - Нет, тогда был просто ветер. - Да, да! Ужасный ветер. Ты заспорил с нами в кабинете директора. Я подумал тогда: разве этому юнцу справиться здесь? Да и мы его не потерпим. Сидевший рядом Окидзима осклабился в улыбке. - А получилось здорово! Все, вышло, как ты говорил. Молодец! Правда, Окадзаки тоже пелучия премию, но он, ведь уже десять лет здесь трубит. A ты работаешь всего полгода. Молодец! Мне и во сне такое не снилось. Но вот я смотрю, ты совсем не пьешь. И на физиономии будто наткано: "Я не такой, как вы, я другой". Это нехорошо. Верно, верно. Человек должен быть открытым. Вот давай в открытую поспорим, кто больше выпьет! Вроде как на состязании. Может, тогда мы совсем подружимся. Идет? - Куда мне до тебя...-- попробовал отступиться Кадзи. - Боишься проиграть? А ведь я только здесь могу тебя обскакать. - Ну и считай, что уже обскакал. - Так неинтересно. Еще не пили, а ты уже сдаешься. Нет, давай потягаемся, а вы все глядите! -- крикнул Кавадзима присутствующим.-- Я, ничтожный Кавадзима, контролер производства, вызываю на состязание начальника отдела рабсилы Кадзи. Кадзи только теперь догадался, что его собираются подпоить, чтобы он допустил какой-нибудь промах. -- Я сдаюсь, куда мне с вами тягаться. - Давай, давай!
– - послышались голоса с разных сторон. _- Ребята из отдела рабсилы крепко пьют. Их там подрядчики поят,-- сказал Окадзаки. -- Да и бабы,-- добавил механик.-- Бабья рота ведь у них, а там что хочешь делай. Все дружно расхохотались. На лбу Окидзимы синие жилки набухли еще больше. -- Нет, в самом деле, я для этого не гожусь,-- сопротивлялся Кадзи. Мацуда будто только и ждал этих слов: - Выходит, господин Кадзи, что ты грозен только тогда, когда на меня орешь? - Давай! Не важничай, не будь слюнтяем!
– - Это сказал Окадзаки, в его голосе прозвучали нотки откровенной враждебности. Словно ища спасения, Кадзи посмотрел на Окидзиму. Тот с улыбкой опорожнил миску и протянул ее Кавадзиме. -- Если уж пить, так из этой посудины. Кадзи недружелюбно посмотрел на Окидзиму. Видно, и этот все же завидует! А Окидзима, нисколько не смущаясь, сказал: -- Хоть раз напейся и покажи себя таким, какой ты есть. Кавадзима вылил в миску две бутылочки водки. -- Внимание, на старт!
– - крикнул механик и хлопнул в ладоши. Отступать было невозможно. Физически Кадзи тут никому не уступал, но пить он действительно не умел. И все-таки Кадзи взял миску. Золотистая жидкость заколыхалась, закрыв глаза, Кадзи без перерыва стал лить жидкость в горло. Ему было горько, но не от водки, а от охватившего его пустого тщеславия. Он выпил все до дна единым духом, и ему показалось, что он теряет сознание. Откуда-то издалека послышались аплодисменты. Он отдышался. Противно. Ну зачем он пил эту дурацкую водку! Кавадзима легко справился с содержимым своей миски. - Пожалте! Миска вернулась к Кадзи. - Второй заход! - Не могу больше,-- сказал Кадзи, уставившись налитыми кровью глазами на Кавадзиму. - Нет, так нельзя,-- не унимался Кавадзима.-- У нас в горах свое понятие о чести. Чтобы такой молодец да не мог выпить! Не беспокойся, и для жены силы останутся. - Сказал -- не могу, значит -- не могу. А зубоскалить брось! Не задевай!
– - Последние слова Кадзи сказал вызывающе. В комнате внезапно стало тихо. -- Ладно, остальное беру на себя,-- крикнул Окидзима, выхватив у Кадзи миску.-- Говорите, нас подрядчики поят? И бабы? Что хотим, то и делаем? Что ж, наливай! И баб зови! Все беру на себя. Кадзи молча встал. Он решил выйти в коридор и подышать ночным воздухом у окна. Но в коридоре ему встретилась жена Окадзаки, она несла жаркое. -- Что это вы, уже домой? Рано! Ваша супруга все равно в таком виде вас не примет.-- Женщина захихикала и бесстыдно закачала бедрами.-- А я вас еще не поздравила. Поздравляю! Окидзима вам, верно, завидует. Кадзи сердито посмотрел на нее и, ничего не сказав, пошел по коридору. -- Сопляк, еще морду воротит,-- пробормотала женщина и пьяными глазами обиженно посмотрела ему вслед. На кухне она дала волю своему языку, досталось и Митико. Нет, вы подумайте, они получили одинаковую награду. Ее Окадзаки, который выбился в люди под колотушки, работая за четверых, и этот молокосос, который только книжные премудрости знает. Как же это так? Кадзи вышел на улицу. Спустившись по склону, он подошел к проволочному заграждению. Ноги сами его сюда принесли. Кадзи знобило. Звезды в ночном небе тоже дрожали, будто от холода. В выхваченном из мрака свете фонаря безмолвная изгородь как бы прислушивалась к тонкому жужжанию насекомых. Кадзи остановился. Да, в этом месте Чен бросился на смертельные колючки. А может, в гибели Чена виноват он, Кадзи? Ведь он смотрел на него сверху вниз, как здесь смотрят на спецрабочих их надзиратели. Правда, он иногда пытался что-то предпринять, облегчить им жизнь, но в трудную минуту покидал их -- позолота сходила. А почему? Да потому, что он японец, а они китайцы. Потому, что нация, к которой он принадлежит, огнем и мечом преградила путь к миру и взаимопониманию между ними. А что, если он сейчас зайдет в барак, разбудит Ван Тин-ли и поговорит с ним? Ван как раз тот человек, который может все понять, с которым можно сблизиться. И с которым, кажется, сблизиться невозможно. Конечно, Ван может оценить его усилия, и в то же время будет готовить новые побеги, заведомо зная, чем это может кончиться для Кадзи. Когда же мы станем друзьями, Ван? Кадзи посмотрел на маленькое оконце барака, откуда падал тусклый свет. В немолчном стрекоте насекомых ему, казалось, слышался ответ: "Когда Япония перестанет воевать, а ты освободишь нас". В окошке горит тусклый свет, кругом трещат цикады, а Кадзи один, совсем один. И кажется ему, что мириады невидимых мошек поют реквием его Японии. Тем временем пиршество продолжалось. Окадзаки совсем опьянел. Жены он решил не стесняться, ведь она выполняет здесь роль служанки. -- Ну и задок! Словно барабан!
– - пробасил он, хлопнув по бедру молодую конторщицу, проходившую мимо.-- Хочешь, выбью марш? Шутка понравилась, все захохотали. -- А ну давай! Девушка умоляюще посмотрела на директора, ища у него защиты, но тот ничего не видел и, улыбаясь, потягивал сакэ. Тогда девушка бросилась к Окидзиме и спряталась за ним. Конечно, никто не думал, что Окадзаки позволит на виду у всех задрать девушке подол, но что-нибудь забавное он выкинуть мог, и все этого ждали. Раздались пьяные голоса: -- Ого! Вон к какому красавцу ее потянуло! Этот тебе, Окадзаки, не чета! - Что, нашла коса на камень? - Это тебе не руду добывать! Бабу добыть потруднее! Окадзаки, сбросив с плеча руку жены, пытавшейся остановить его, недобро усмехнулся. В эту минуту он был похож зверя, от которого ускользнула добыча. Окидзима сидел молча, спокойно, но выпил он тоже уже много. Когда Окадзаки подошел к его столику, он вдруг резко сказал: - Перестань! Что тебе, не терпится? - А что такое? - А то, что не в свой огород лезешь! И эту похабную шутку встретили дружным хохотом, тем более что жена Окадзаки была тут же. Глаза Окадзаки зло заблестели. Это что же такое? Над ним еще смеются! -- Ты, Окидзима, нос не задирай!
– - сказал он вызывающе. Смеяться перестали, наступила тишина. Это, казалось, еще больше подогрело Окадзаки. - И ты и Кадзи всегда морду задираете. Поглядишь, так рудник только на вас и держится. Не нравится мне это. Ведь без вас мы давно бы план перевыполнили, вы только мешаете нам. - Вон как!
– - Глаза у Окидзимы тоже зло прищурились.-- Да если бы не мы, ты давно бы уже оказался за решеткой, а то и на том свете за свои делишки. Так что благодари нас. Не успел Окидзима договорить, как Окадзаки с рычанием пнул его столик ногой. Окидзима это предвидел, он вовремя увернулся и, схватив пустую бутылку, двинулся на Окадзаки. -- Мы с Кадзи хоть завтра можем уйти!
– - крикнул Окидзима.-- Тоже мне благо этот рудник! А если ты хочешь подраться -- пожалуйста, я готов! Окадзаки недооценил противника. Он налетел на Окидзиму безрассудно -- видно, хмель придал ему лишней уверенности. Он сразу же оказался на полу, получив классическую подсечку, и тут же на его голову обрушился удар бутылкой. Началась суматоха. Директор с недовольным видом покинул пиршество. А Кадзи все еще стоял под фонарем. Опьянение у него прошло, ему было очень холодно, болела голова. Запыхавшись, прибежала Митико. -- Я так и думала, что ты здесь! Она рассказала ему о скандале, но Кадзи даже не пошевелился. - Не до пьяных мне сейчас. - Надо их утихомирить, а то директор будет недоволен. - Успеется. Директор! Когда погиб Чен, он и бровью не повел, к собаке и то проявляют большее участие. А от пьяной драки, видите ли, не в духе. Все тут одичали. Война, как точильный камень, содрала с них все человеческое. И только Митико еще не огрубела, она такая же нежная и красивая. Кадзи обнял жену и каким-то странным голосом сказал: -- Идем домой.

26

Директор послал Окидзиму в двухнедельную командировку. Неизвестно, что может случиться, если Окидзима и Окадзаки встретятся вновь даже случайно. Директора больше всего беспокоило, что их отношения скажутся на добыче руды. Предлог для командировки подсказал Кадзи. Провожая Окидзиму до грузовика, Кадзи говорил: -- Может, и это бесполезно, но все-таки попробуй убедить начальника отдела, чтобы он договорился с жандармерией перевести спецрабочих на общее положение. Окидзима молчал. Кадзи смущенно опустил голову. - Да, я и забыл, ведь я сам тебя просил отойти в сторону. Тогда не надо, я сам попытаюсь. - Ерунда, поговорю, конечно,-- Окидзима сдержал улыбку. Когда подошли к грузовику, он сказал: -- Почему ничего не говоришь о драке? - Какой смысл? Вот ты говорил, что я запутался в противоречиях. А сам? Кулаками зарабатываешь право жить приживальщиком у хозяев! Когда-то мы много спорили, как нам лучше жить, что-то пытались делать, а теперь... - Говоришь, приживальщик,-- перебил Окидзима. Ои глубоко вздохнул, но тут же его лицо приняло обычное упрямое выражение.-- Может быть, и так, но не совсем. Я действительно, если хозяин соизволит попасться навстречу, скажу "пожалуйста" и уступлю ему дорогу, но это не значит, что я пойду за ним. Нет, тут уж оставьте меня в покое, я иду своей дорожкой типичного обывателя. - Хорошо, что ты умеешь так жить. - А ты, как и прежде, стараешься доказать, что человек, совершивший преступление, может быть честным -- стоит только постараться. -- Ничего я не хочу доказывать... Садясь на грузовик, Окидзима протянул Кадзи свою сильную руку. -- Вот видишь,-- сказал он,-- я доволен и этим старьем, а ты тешишь себя тем, что когда-нибудь усядешься в личную машину гуманизма. Не буду тебя удерживать, это бесполезно. Ведь ты готов за это заплатить любой ценой. Они пожали друг другу руки и обменялись улыбками. Давно уже они не улыбались друг другу. Спустя час, уже на шоссе, Окидзима увидел мчавшийся навстречу мотоцикл с коляской. Проводив его взглядом, он сплюнул. За рулем сидел унтер-офицер Ватараи, а в коляске -- капитан Кавано. Мотоцикл вскоре исчез в облаке пыли, но почему-то эта встреча не выходила из головы Окидзимы всю дорогу. Недоброе предчувствие сжимало ему грудь.

27

Увидя знакомый мотоцикл перед зданием конторы, Кадзи вздрогнул. Неужели жандармы пронюхали о побеге тех восемнадцати человек? Если так, то тут дело не обошлось без Фуруя, и добра теперь не жди. Но Кадзи решил не сдаваться, он сам пойдет в наступление. В самом деле, это черт знает что такое! Раз это военнопленные, пусть их стережет армия. Кадзи твердым шагом вошел в кабинет директора. Жандармы сидели на тех же местах и почти в тех же позах, что и в первый раз. -- Вот что, Кадзи,-- обратился к нему директор,-- нам предлагают еще пятьсот пленных... Как ты считаешь, брать их нам или нет? У Кадзи отлегло от сердца. Он готов был рассмеяться. Еще пятьсот? А почему не миллион? - Нам их просто некуда принять. - Некуда? Скажите, что умишка не хватает! -- сказал Ватараи, держа саблю торчком между ног. - Возможно. - А если вам взять еще одного руководителя? -- спросил Кавано, обращаясь к директору. Ведь польза от этих пленных все-таки есть? - Разумеется, об этом никто не спорит! -- Директор угодливо улыбнулся.-- Благодаря вам наш рудник превысил план добычи, мы делом ответили армии. - Это хорошо! - Недавно мы наградили особо отличившихся, два наших служащих получили благодарственные грамоты и премии от правления, в том числе и Кадзи, который стоит перед вами. Кадзи опустил глаза. "Ватараи, наверно, сейчас ухмыльнулся",-- подумал он, и краска стыда залила его лицо. Директор решил угостить жандармов -- все равно они не уйдут без этого, а раз так, надо позвать и Окадзаки, вдвоем с Кадзи они сумеют лучше обрисовать все трудности, какие встречаются в работе, и этим подчеркнуть их успехи. Правда, опять напьются, но не станет же Окадзаки и тут, у него в кабинете, сводить счеты с Кадзи. И он позвонил Окадзаки по телефону. Пока директор говорил по телефону, Ватараи шепнул капитану: - Учтите, господин капитан, что нам этих пятьсот держать у себя больше невозможно... - Отстань,-- безразличным тоном ответил Кавано.-- Пусть об этом думают в штабе. Кадзи мысленно представил себе этих новых "пленных". Наверно, не люди, а скелеты, голодные, больные... Где-то кто-то с сигаретой в зубах перебирает их дела, стараясь куда-нибудь сбыть "товар". И кто знает, сколько придется им мучиться там, в лагере? Может быть, лучше все-таки их принять? Однако он только что от них уже отказался. Опять противоречие? Но что делать, если эти мысли лезут в голову. Желание помочь новым узникам стало расти. Ведь он хоть немного сможет улучшить их жизнь, а у Ватараи они все перемрут. И все-таки какой это дешевый героизм! Открылась дверь, девушки-конторщицы внесли еду. Кадзи посмотрел на жандармов: сидят с каменными лицами, застыв в ожидании. Разговаривать с ними не хотелось.

28

Окадзаки вышел из конторки и оглядел рудный двор. Состояние двора оставляло желать много лучшего. "Разболтались здесь",-- подумал Окадзаки. Рудный двор -- это, собственно, склад руды. Здесь он был в виде широкой пологой насыпи. По склону лениво ползут в разных направлениях вагонетки, но тут работают и люди -- это спецрабочие, они с корзинками на коромыслах снуют вверх и вниз, как муравьи. Окадзаки издали заметил, что на насыпи сидят несколько рабочих. Японские надсмотрщики стояли в разных местах, но они, по-видимому, не видели отдыхающих. Окадзаки ударил себя по крагам хлыстом и направился к рабочим. Гао шел вниз по склону, таща с напарником корзину с рудой. Он все время думал о Чунь-лань. Ненависть к японцам бурлила в нем, как вода в котле. В течение двух лет, как он стал "пленным", он только и поддерживал себя этой ненавистью, жил ею. Он ничего не забыл. Да и как можно забыть расстрелянных японцами родителей, сгоревший дом, изнасилованную сестренку, которую потом увезли в публичный дом для обслуживания японских солдат. Он мечтал о мести. О, когда-нибудь он ворвется в японский город и сделает то же самое в какой-нибудь японской семье. Как-то он сказал об этом Ван Тин-ли. Тот рассмеялся: - Оказывается, ты такой же, как и они! - Как такой же? -- Гао ухватил Вана за плечо.-- А ты предлагаешь поплакать и успокоиться? - Еще чего не хватало! -- сказал Ван с улыбкой.-- Ты зол, ты их ненавидишь, это хорошо, это огромная сила. Но послушай, что получится, если эту силу использовать неправильно. Предположим, ты организуешь небольшую группу и начнешь действовать, как велит тебе твое сердце. Что вас ожидает? Вы и сделать-то ничего не успеете. С вами одним пулеметом расправятся. А почему? Да потому, что вы будете действовать ради желания отомстить и только, а не ради общих интересов. Вас никто не поддержит. Как ты думаешь, если, например, я буду вести себя так, как мне в голову взбредет,-- грабить, насиловать, в общем так, как мне захочется, ты поддержишь меня, да еще при этом рискуя жизнью? Вряд ли. Гао опустил голову. Слова Вана, по-видимому, дошли до его сознания. -- А нас пятьсот миллионов. И все, так же как ты или я, мучаются. И все ненавидят японскую армию. Подумай, если эту силу объединить для решения общей задачи, неужели мы ее не решим? - А как ты всех объединишь? - Нужна организация с одной твердой волей. - Сказки!
– - сказал Гао.-- Для этого и ста лет не хватит! Тогда меня давным-давно в живых не будет. А я своими глазами хочу увидеть, как они на дно пойдут. - И увидишь. Потому что эта организация уже есть и с каждым днем она увеличивается, крепнет, набирается сил. - Болтать-то можно сколько угодно. Почему же тогда мы терпим такое? Ван задумался, потом спокойно ответил: -- Тебе сказать -- ты же все равно не поверишь. Поэтому давай лучше поговорим о более понятном. Ну хотя бы о нас. Ведь мы тут своего рода маленький Китай. Представь, что каждый из нас будет думать только о себе. Все разбредутся кто куда. А этого только и надо японцам. Почему? Да потому, что мы будем разъединены и, значит, ни на что не способны. Вот тогда они из каждого все соки выжмут, пока не доведут до смерти. А раз так, нам победы не видать, да и на родину не сумеем вернуться. Гао молчал. Тогда Ван объяснил ему, почему Китай еще отсталое государство и каким путем он сможет вскоре преодолеть эту отсталость. И что нужно делать, чтобы муки Гао и его соотечественников кончились. Ход мыслей Вана Гао понимал только наполовину. Этому мешала его жажда мести, которая подчиняла себе все. К тому же ему казалось, что Ван говорит по-ученому, что его рассуждения слишком сложны. Но, с другой стороны, этот Ван испытал еще большее горе, еще большие муки, чем он, Гао. И вот, Гао и верил Вану и сомневался в его правоте. А сейчас Гао думал только о Чунь-лань. Жажду мести поглотила любовь к женщине. А женщина тоже целиком отдалась своему чувству, очищая душу от грязи, которой ее запятнала профессия. По-видимому, Чунь-лань говорила правду: если Гао убежит один, она покончит с собой. Это не было ни красивой фразой, ни угрозой. Оба несчастные, они полюбили друг друга и ждали свободы. Так израненные животные, облизывая друг друга, ждут не дождутся своего исцеления. И когда Ван, готовя второй побег, выбрал руководителем группы Гао, тот отказался. Ведь на этом огромном континенте у Гао не было ни кусочка земли, куда бы он хотел вернуться без любимой женщины. Спускаясь сейчас с рудой, Гао вспомнил, что Кадзи приказал не пускать к ним женщин, и китаец испытывал к нему особую ненависть. А еще прикинулся защитником, обещал даже поженить их! А на самом деле? Подло обманул, подбил на подлость Чена, заманил на проволоку четырех ребят. Он и его, Гао, наверно, не прочь прикончить, да еще впутает в это дело Чунь-лань. Надо сказать ей, чтобы она ни одному его слову не верила. Гао мысленно представил себе молодое тело Чунь-лань, и у него захватило дух. -- Ты до каких пор собираешься спускаться? Хватит, пришли,-- сказал недовольно напарник Гао.-- Чего размечтался? Гао, вздрогнув, остановился. Когда он переворачивал корзину, одна наплечная веревка порвалась. Ее попробовали связать, но ничего не получилось -- веревка уже отслужила свой век. Идти за новой корзиной не хотелось, да и рабочий день был уже на исходе. Вот и предлог, чтобы отдохнуть. Они медленно стали спускаться еще ниже. И тут в выемке они натолкнулись на своих товарищей. Тех было пятеро. Они сидели и о чем-то беседовали, видимо считая, что страшный Окадзаки сюда не заявится. Ну а надсмотрщик, чтобы кого-нибудь огреть плетью, так далеко тоже не пойдет, если даже и заметит их. Когда Гао со своим спутником спустились в выемку, пятеро оборвали разговор. Наступило неловкое молчание; видно, речь тут шла об оплошности Гао, из-за которой погибло четыре человека. - Я мешаю?
– - вызывающе спросил Гао. Никто не ответил.-- Я уже у всех просил прощенья. Вы же это знаете. - Ты чего задираешься? -- холодно сказал один из пятерых.-- Может, прикажешь еще тебя утешать? Гао не ответил. - В следующий раз придется прямо с рудника,-- сказал другой, не обращая внимания на Гао.-- Опасно, конечно, но охранник -- не электрический ток, с ним можно справиться. - Ван говорил, что пока надо воздержаться,-- сказал третий.-- А у него ясная голова. Он все повадки Кадзи знает. - А все же почему нет ни от кого никаких вестей?
– - оглянув всех, спросил напарник Гао.-- Ни от Хуана, ни от Лю. Что же это они? Сами смылись, а на нас наплевать? Гао задумчиво вертел в руках кусок руды. Он чувствовал себя одиноким. Чувство обиды и возмущения жгло ему грудь. Но злость обжигала еще сильней. Эх, перед всеми бы, кто отвернулся от него, как от предателя, хватить бы этим куском по черепу Кадзи и расплатиться сразу за все. Он представил себе эту картину. Здорово! Но нет, не годится! Тогда со всеми жестоко расправятся. И Чунь-лань не избежит расправы, ее тоже прикончат. Мысли чередой бежали в разгоряченной голове Гао. А что, если Кадзи заманить в барак, связать его и сделать заложником? Потом заставить охрану открыть ворота. Пусть только не откроют! Кадзи сразу превратится в труп. А потом разоружить охрану, взломать склад, захватить продовольствие. Только бы решиться, а там пойдет! Их ведь больше пятисот, а японцев и двести не наберется. И почему он до сих пор не додумался до этого? Ведь сам Кадзи при первом побеге намекнул на их нерешительность и боязливость. Только такое дело нельзя поручать этому ученому Вану. Во главе должен встать он, Гао. И позор тогда с него будет смыт. Гао поднял голову и... вдруг крикнул: -- Бегите! Люди были захвачены врасплох. Не успели они вскочить, как в выемку спрыгнул Окадзаки. Чтобы товарищи могли убежать, Гао загородил ему дорогу. Первый резкий удар хлыста пришелся Гао по шее. Потом хлыст опустился еще и еще. Все произошло мгновенно, но все же на какое-то время Гао задержал Окадзаки -- шестеро мужчин выскочили из выемки на рудный двор, где еще продолжалась работа. Последний удар хлыста сбил Гао с ног. Гао еще сжимал в руке тот кусок руды, которым ему хотелось ударить Кадзи, и теперь, когда Окадзаки схватил его за ворот, он, обороняясь, ударил им японца по руке. Окадзаки на мгновение опешил, воспользовавшись его замешательством, Гао вскочил и, выбравшись из выемки, побежал за товарищами. Окадзаки был вне себя. Поначалу он хотел лишь проучить ленивых рабочих, но теперь, когда он увидел на своей руке кровь, в нем заговорил зверь. Нет, теперь он расправится со своей жертвой иначе. Резкий свисток разорвал тишину. Тревога! Семеро бежали по насыпи у всех на виду, они хотели затеряться среди товарищей, но те, желая быть подальше от беды, разбежались в разные стороны. А тут уже отовсюду спешили к Окадзаки его помощники. Семеро оказались как бы в мешке. Им оставался один путь -- сбежать с противоположного склона и кружной дорогой уйти в боковую штольню. И они, как загнанные зайцы, ринулись туда. Пронзительные свистки Окадзаки привлекли внимание охранников, гревшихся на солнце у ограды, возле которой проходила дорога к штольне. Они заметили бегущих и, стреляя в воздух, бросились им наперерез. Выстрелы заставили семерых остановиться. Дело неожиданно принимало серьезный оборот. -- Стреляйте в них!
– - задыхаясь, кричал Окадзаки. Раздались три выстрела. Пули просвистели неподалеку от преследуемых. Зайцы были в мешке. Окадзаки бежал, тяжело дыша. О, сейчас он изобьет этих китайцев до полусмерти! Но внезапно он перешел на шаг. В его голове возник иной план. Если представить себе, что рудник не имел бы ограды, а беглецов не остановили бы выстрелы, они бежали бы и дальше. Значит, они пытались убежать! Значит, их поймали при попытке к бегству! Вот и утрется Кадзи с его отделом! Ведь они ни разу никого не могли поймать. И Окадзаки представил себе, как вытянется лицо Кадзи, когда он преподнесет ему свой "подарочек". А то слишком возомнил о себе мальчик. Пошел против него, Окадзаки, сколько раз ему ножку подставлял, да еще и награду такую же получил. Нет, это будет просто здорово: и Кадзи щелчок по носу получит и над Окидзимой будет можно посмеяться. Этот подручный Кадзи на банкете его здорово отделал. А слава какая о нем пойдет! Оказывается, скажут, этот Окадзаки умеет не только руду добывать. Он и в других делах мастак. Подумайте, побег предотвратил! И это еще не все. На руднике после этого никто ему перечить не посмеет, самые строгие его приказы будут выполняться неукоснительно. И жена будет держаться еще почтительней. "В горах,-- скажет,-- без тебя, папочка, никто не обойдется". И прибавит к ужину лишнюю бутылочку. Да и перед соседями похвастается: "Что там ни говори, а мой прямо-таки горный орел". И Окадзаки приказал охранникам: -- Связать!