— Що вы наробыли, — воскликнул он. — Царь отписуе грамоту: вас задержать и отправить назад до Москвы.

— Ничего я никому не сделал, в царской службе не служил, и могу себе ехать, куда мне угодно: никто возбранить мне не в праве.

Это озадачило писаря.

— Так выбачайте, вы кажите так и гетману... Я пийду и скажу ему.

Пошёл писарь к гетману. Тот, после сильной попойки, разминал кости и, потягиваясь, кряхтел и зевал на своей постели.

— А що?.. пане Степане... сердце, го луб ко...

— Племянника Никона привезли драгуны...

— Чул... чул... добре... А що вин каже?

— Вин каже: на служби царской не состою и волен я йхать, куда хочу.

— А що з ним?

— Ничого...

— Да ты там пошукай...

— Да Бог з ним, пане гетман... Нам що?.. Колыб вин що наробыл на Москви — ино дило. А що з ним, нехай буде з ним. Ничого не отыскали и баста. Федот — племянник патриарха — грих его и выдати москалям...

— Эх, сердце голубко, Степане... Хоть бы бул ридный сын, — так мне що? Ты пошукай добре, и колы там що у него, так и отошли, и его, и що найдёшь, царю... Мне що?..

— В Москви его и жечь, и кнутовать станут, смилуйтесь, пан гетман... В нём душа христианская. В служби он у патриарха Никона, и той нас анафемовать буде...

— Нехай анафемует... Що нам? Нам бы царю да боярам угоду зробить...

— Угоду? — вспылил писарь. — Вийско що скажет, колы узнаем, що мы да з Чигирина выдали москалям гостя... да ещё служку и племянника Никона... Почитай вси святители взбуторажутся... Итак, пане гетман, гляди: чёрная рада чишней не хочет платить, вийско воевод не хочет принять, святители московского митрополита не хотят знать; а московские ратники молодиц от человиков отбирают, вдов бесчестят... И так смута в народи, а ты ещё хочешь масла подлить: выдать посла Никона из Чигирина!

— Як вовка боятыся, так в лис не ходыть, — упрямился гетман.

Пожал плечами писарь и вышел от него с негодованием.

— А ещё запорожец, да после и гостя выдае, — ворчал он и возвратился сердитый в канцелярию.

Не глядя в глаза Марисову, он прошёл в свой кабинет и за ним последовал состоявший при канцелярии есаул Василий Федяенко.

— Уж вы, пан есаул, робыте, что гетман каже, а я руки мываю, — произнёс он резко, опускаясь перед столиком своим на табурет.

— А що вин наказав?..

— Наказав, щоб шукалы у племянника Никона, мабудь вин мае що от патриарха... Якусь мабудь грамоту... альбо що ине?..

Есаул зачесал затылок, постоял с минуту и вышел нехотя.

В передней канцелярии он взял несколько казаков и вошёл в ту комнату, где содержался Марисов...

У Марисова и руки, и ноги были связан ремнями.

— Обыщите его, — обратился к казакам есаул.

Марисов начал барахтаться и кусаться, но сила одолела: на шее, за сорочкою, у него нашли висящую сафьяновую сумочку, в карманах отыскали много золотых денег в кошельках.

Всё это отнесено к писарю.

Федяенко деньги все пересчитал и записал, потом взял сафьянную сумочку. Крышка её была наглухо зашита. Ножом он распорол швы: в ней оказалось запечатанное письмо с печатью патриарха Никона, завёрнутое в несколько бумаг. На письме значилось, что оно на имя его блаженства патриарха иерусалимского Паисия.

Федяенко с благоговением поцеловал письмо и отнёс его к гетману.

Разговор шёл у них по-малороссийски, но для того, чтобы чересчур не пестрить рассказа, я передаю его по-русски:

— Пан гетман, мы исполнили твой приказ и обыскали Марисова. Отыскали мы вот это письмо. Патриарх Никон ещё не лишён сана, и имеем ли мы право задержать письмо патриарха к патриарху? Если считать, что наша церковь подчинена московскому патриарху, то как мы дерзнём нарушать тайну нашего святителя? Если же мы считаем, как того требуют теперь и все наши святители, патриарха иерусалимского и нашим, то как мы смеем нарушить его тайну? Письмо должно поэтому идти по назначению, а вы можете делать с Марисовым, что хотите...

— Что вы, пан писарь, говорите? Я не католик, не иезуит... и не стану я нарушать тайны, да ещё двух патриархов... Разве не дорога мне будущая жизнь?.. Татарин я, что ли... Да и кто думает о бесчестном нарушении тайн святителей, представителей апостолов на земле? — рассердился гетман, причём плюнул и перекрестился.

— В таком случае, — сказал писарь, — нужно возвратить Марисову письмо...

— Зашить покрепче снова в сумочку и повесить ему на шею... Да и тотчас же...

— Слушаюсь, — обрадовался писарь.