Муза. А то ты не знаешь? Как всегда. Живут…

Рабинович. Значит, плохо.

Муза. Может, хоть в этой Америке не так плохо, как у нас хорошо.

Рабинович. Думаю, что и там не очень.

Муза. А где тогда хорошо?

Рабинович. Там, где нас нет, и никогда не будет.

Муза. Мне не нравится твоё настроение, Соломон!

Рабинович (резко убирает руку). А мне твоё поведение!

Муза. Ты что ревнуешь меня к этому русскому?

Рабинович. Ты же хорошо меня знаешь, Муза. Мы – татары очень щепетильны в вопросах семейной чести.

Муза. Тю! Рыба моя…. Я же только потанцевала.

Рабинович. Вот, вот с этого все и начинается. Пойдёшь по кривой дорожке и не остановишься. Упадёшь…

Муза пересаживается к Рабиновичу.

Муза. А если я упаду, ты меня на руки подхватишь. Ведь так?

Рабинович обнимает Музу за талию. Жена нежно кладёт голову на плечо мужа.

Рабинович. Придётся! Ты же всю дорогу своими габаритами загородишь!

Муза. Слушай, а я так и не поняла сегодня? Кто действительно еврей, а кто нет?

Рабинович. Я всю жизнь живу и не могу этого понять. Как говорил мой рабби: Все люди на земле евреи. Только не каждый готов в этом признаться.

Муза. Но, если все люди евреи, то откуда берутся не евреи? Может по паспорту?

Рабинович. Тебя сейчас конкретное место интересует, из которого берутся дети или…?

Муза. Спасибо, но это место я хорошо знаю. Да и ты там не посторонний.

Рабинович (сквозь зубы). Хм-мм. Спасибо за откровенность. Только я думал, что я этому месту… один-единственный. Как единственными для человека являются отец и мать. И вся разница заключается лишь в том, что кто-то считает утробу матери началом начал, а кто-то отцовские чресла.

Муза. Ну, какие могут быть сомнения. Конечно же, женщина…

Рабинович. Нет, мужчина!

Муза встаёт со скамьи. Рабинович тоже. Они отходят друг от друга. Подходят лишь для того, чтобы высказать свои аргументы.

Муза. Я – мать…

Рабинович. А я отец…

Муза. Я девять месяцев…

Рабинович. А я всю жизнь на детей положил.

Муза. Именно, что положил!

Рабинович. Хватит! (Пауза.) Ни ты, ни я – мы оба не правы. Жизнь даёт Бог! И Ему сейчас за нас должно быть очень стыдно!

Муза. Прости меня, Соломон.

Рабинович. И ты прости, Муза.

Рабинович и Муза обнимаются.

Неожиданно звучат музыкальные гаммы. Громко. Рабинович вздрагивает.

Рабинович. А что, касается, графы в паспорте, то необязательно она может быть доказательством еврейского происхождения. Лично мой антисемитизм родился из «любви» к музыке!

Муза. Не знала, что ты любишь музыку.

Рабинович. Да,… я «люблю» музыку. Но ещё сильнее я… «люблю» гаммы в исполнении нашей Дины. О, «Вейзмир!».

Явление десятое

Во двор с улицы к общему столу подходят: Гражданин, Иностранец и Рот. Из дома выходят Вайзман и Яков. Все о чем-то говорят, спорят, но голосов из-за гамм неслышно.

Гражданин (Иностранцу). Советский еврей – это человек новой формации. В нем нет ничего национального. Он если хотите над национален. Он с оптимизмом смотрит в будущее!

Яков (Вайзману). Нам надо выпить мировую. Согласны?

Вайзман. Вот умеете вы, Яша к умному человеку подход найти.

Яков тащит сумку из-под стола. Долго копошится в ней. Достаёт коньяк. Открывает. Вайзман извлекает из кармана брюк складной стакан.

Явление одиннадцатое

Из дома выходит Дина. Гаммы по-прежнему звучат. Все смотрят на Дину.

Дина (всем). Что вы на меня так смотрите?