Коробов дает командирам последние указания. Его крупная изжелта-седая голова и широкие костистые плечи склонились над картой, большие руки движутся уверенно и деловито. Когда, обсуждая что-то с полковником Чураевым, он закрывает своей тяжелой ладонью какой-то участок карты, кажется, что вот точно так же - неторопливо, обдуманно и прочно - займет он те километры земли, которые сейчас сеткой условных обозначений лежат у него под рукой.

За недолгое время совместной работы Ватутин оценил в Коробове трезвый ум, спокойствие и твердость, умение рисковать, его готовность просто и щедро отдавать делу все свои силы без остатка.

–  Нет ли у вас еще замечаний, товарищ командующий?
– обращается Коробов к Ватутину.

–  Нет, - отвечает Ватутин, подымаясь с места.
– Все уже как будто сказано, Михаил Иванович. Я добавлю всего несколько слов.

Он поднялся и обвел взглядом командиров. В блиндаже стало тихо. Каждый ждал последнего, напутственного слова командующего фронтом.

–  Я, товарищи, не буду вас агитировать, - с легкой усмешкой сказал Ватутин.
– Вы все здесь люди опытные, сами большие начальники. Я буду следить за успехами каждого из вас. Если будет трудно, сделаю все, чтобы помочь. Но помните: нам много дано, с нас много и спросится.

Коробов отпустил командиров. Блиндаж на минуту наполнился шумом отодвигаемых скамеек, прощальным говором, скрипом сколоченной из сырых досок двери - и все стихло.

–  Разрешите закурить, товарищ командующий, - сказал Коробов, доставая папиросы.

В каких бы чинах и званиях ни были военнослужащие, но это неизменное «разрешите закурить» произносится солдатом перед сержантом, капитаном перед майором, генералом перед генералом еще более высокого звания - это неизменный долг воинской вежливости.

–  Курите, курите, Михаил Иванович, - сказал Ватутин лукава.
– Но ведь вы, кажется, бросили курить?

–  Было такое дело, товарищ командующий, - сокрушенно ответил Коробов, разминая в пальцах папиросу.

–  И клялись, что никогда и в рот не возьмете этого проклятого курева! Так ведь?

–  Так точно! Этими самыми словами клялся… Но как начали готовить наступление, так сразу опять и закурил.

–  Волнуетесь, стало быть?

–  Волнуюсь, товарищ командующий, очень волнуюсь. Да и как не волноваться?.. Я примерно подсчитал - мы должны поймать в мешок и запереть несколько сот тысяч гитлеровцев. В истории войн такого еще не бывало.

–  Да, в истории войн такого еще не бывало, - повторил Ватутин, прохаживаясь по блиндажу.
– Вот ты и представь себе, Михаил Иванович, - усмехнулся он.
– В академиях-то наверняка после войны будут изучать, какие решения принимал командарм Коробов, армия которого наступала на направлении главного удара. Смотри, как бы не пропесочили…

Коробов засмеялся.

–  И еще как пропесочат. Скажут: опоздал старик ввести в прорыв танки, не использовал такую-то балку для скопления пехоты, замедлил темп, растянул коммуникации… Ну, это все шуточки, товарищ командующий.
– Коробов потушил недокуренную папиросу о край медной гильзы от снаряда, заменяющей пепельницу, и поднял на Ватутина усталые серьезные глаза.
– А все-таки…

–  Что все-таки, Михаил Иванович?
– Ватутин подошел к столу и, подвинув стул, сел рядом с Коробовым.
– Что все-таки?.. Ты знаешь, сегодня я говорил со Ставкой… Мы не можем не выиграть этого сражения.

–  Да. Не можем, - тихо повторил Коробов и, придвинув к себе карту, взял в руки карандаш.

–  Скажи, Михаил Иванович, - вдруг спросил Ватутин, - ты хорошо знаешь Берегового?

Коробов насторожился:

–  Да, в общем, знаю, конечно… А что, Николай Федорович?

Ватутин постучал пальцами по столу.

–  Назначили мы его к тебе, - медленно ответил он.
– Боюсь, что ты не очень этим доволен. Но иначе нельзя. Нельзя человека так просто скинуть со счета.
– Коробов хотел что-то возразить, но Ватутин предупредил его: - Знаю, знаю! Все недостатки его давно мне известны. Есть в нем недоверие к собственным силам, медлительность, нерасторопность… Надо преодолеть это в нем. Да он и сам к этому стремится. Я ведь его еще с тех пор помню, когда мы с ним оба курсантами Полтавской пехотной школы были. И вот, поверишь ли, Михаил Иванович, встретил я его через двадцать лет. Смотрю: изменился, вырос, многому научился. Широкие плечи, уверенная поступь, но неуверенный взгляд… Ты, Михаил Иванович, почаще бывай у него в хозяйстве. Ладно?

–  Слушаюсь.
– Коробов повертел в руках коробку спичек и, положив ее плашмя на стол, сказал, сдерживая недовольство: - А все-таки, Николай Федорович, не могу я на него полностью положиться.

–  Поручиться, что он не будет делать ошибок, нельзя, - сказал Ватутин.
– Но что он готов отвечать за них жизнью, не бежит от трудностей, не уклончив, не хитер, честен, - в этом я уверен.
– Ватутин усмехнулся.
– А хочешь, Михаил Иванович, я тебе сделаю одно признание? Я сегодня ночью тоже чуть не закурил. Кажется, третий раз в жизни!