–  Вам что-то уж очень хочется забрать ее, сударь!
– сказал мальчик, вдруг ставший подозрительным.

–  Вздор!
– сказал Гораций.
– Мне недалеко нести, вот и все.

–  Если все, то можете дождаться хозяина.

–  Мне… сейчас не время, а в другой раз, пожалуй, не попаду к вам, - сказал Гораций.

–  Непременно попадете, если живете близко, - и юноша снова вернулся к своим «Удальцам».

–  Так-то вы делаете хозяйское дело?
– сказал Гораций.
– Послушайте, молодой негодяй, я вам дам пять шиллингов. Неужели будете таким дураком, что откажетесь?

–  Не буду так глуп, чтобы отказаться и не буду так глуп, чтобы взять, потому, что меня оставили здесь только стеречь, чтобы ничего не стащили. Продавать мне ничего не приказано, да я и цен-то не знаю. Вот вам и весь сказ.

–  Берите пять шиллингов, - сказал Гораций, - и если мало, так я потом зайду и сторгуюсь с хозяином.

–  Вы, кажется, сказали, что нескоро сюда попадете? Нет, барин, меня так не проведешь!

Горацию безумно захотелось тут же схватить драгоценный кувшин и удрать с ним. Он уступил бы искушению и навлек бы на себя самые бедственные последствия, если бы в эту минуту в лавчонку не вошел пожилой человек. Фигура его была сгорблена и во всей осанке было что-то более размашистое, чем считается нужным у благовоспитанных людей, однако он вошел с авторитетным видом.

–  Г. Дильджер, - пропищал юноша, - вот этому барину приглянулся вон тот медный горшок. Непременно хочет купить его. Пять шиллингов давал, но я сказал, чтобы дождался вас.

–  Умно сделал, мой мальчик!
– сказал г. Дильджер, устремляя на Горация свои проницательные, хотя и водянистые, старые глаза.
– Пять шиллингов! Ах, сударь, мало же вы знаете толку в старинной меди, чтобы столько давать!

–  Знаю не меньше всякого другого, - сказал Гораций.
– Но готов дать и шесть шиллингов.

–  Никак нельзя, барин. Ей-же-ей, не могу! Сам я дал за него фунт у Кристи, это верно, как то, что я стою здесь перед Творцом моим, а вы - грешник!
– заявил он воодушевлено, хотя двусмысленно.

–  У вас немножко слаба память, - сказал Гораций.
– Вы купили его вчера у некоего Рапкина, который сдает квартиры на Викентьсвой площади и заплатили ровнехонько полкроны.

–  Не смею противоречить вам, сударь, - сказал г. Дильджер, не выказывая ни малейшего смущения.
– И если я купил у г-на Рапкина, то он - человек почтенный и, конечно, добыл эту вещь не бесчестным путем.

–  Я этого и не говорил. Что же вы за нее хотите?

–  Да вы хоть взгляните на работу! Теперь уж так не сделают. Голландская посуда! Они там держат молоко и все такое.

–  Черт побери!
– сказал Гораций, окончательно выйдя из терпения.
– Уж я-то знаю, что в ней держали! Скажете ли вы мне, что вам за нее нужно?

–  Такую редкость не могу уступить дешевле, чем за тридцать шиллингов, - любовным тоном ответил г. Дильджер.
– Иначе продал бы себе в убыток.

–  Я дам вам соверен, вот!
– сказал Гораций.
– Вы сами знаете, сколько тут лишку, это мое последнее слово!

–  А мое последнее слово, сударь, что я желаю вам доброго вечера, - сказал достойный торговец.

–  Итак, доброго вечера, - сказал Гораций и вышел из лавки скорее с целью заставить уступить, чем отказываясь от кувшина, без которого он вернуться не смел; между тем у него не было с собой ничего такого, что можно бы продать хоть за десять шиллингов, в случае, если бы торговец отказался отпустить ему в кредит. А время все шло да шло.

К счастью, эта старая уловка удалась, так как г. Дильджер выбежал вслед за ним и схватился грязными руками за рукав его пальто.

–  Не уходите, сударь, - сказал он.
– Я не люблю упускать покупателей. Хотя, даю вам честное слово, невозможно взять соверен за такое произведение искусства! Ну, так и быть! Тем более, сегодня - мое рождение. Ударим по рукам.

Гораций отдал ему монету и сам остался при нескольких копейках.

–  Тут бы должна быть крышка или пробка!
– сказал он вдруг.
– Куда вы ее дели?

–  Нет, сударь, в этом вы ошибаетесь! Уверяю вас, у горшков такого образца никогда не бывает крышек. Никогда!

–  Вы так думаете, да?
– сказал Гораций.
– Ну, а я лучше знаю. Впрочем, все равно, - прибавил он, вспомнив, что печать осталась у Факраша.
– Я возьму ее, как есть, завертывать не беспокойтесь. Я спешу.

Было почти темно, когда он вернулся домой, где джинн дрожал от бешенства и страха.

–  Нет тебе привета!
– крикнул он.
– Лживая ты собака! Промедли ты еще хоть минуту, я бы наслал на тебя какое-нибудь бедствие.

–  Ну, теперь можете не трудиться, - отозвался Вентимор.
– Вот ваша бутыль и полезайте в нее когда угодно.