Случившееся вынесли на обсуждение Совета. И члены его пришли к единодушному мнению, что синдром, подлежащий изучению, существует и в действиях участников эксперимента состава преступления нет. Сама же испытуемая не только признала, что не оказывала сопротивления насилию, но и высказала пожелание продолжить вместе с инженером эксперимент. Причем вряд ли есть основания предполагать, что с помощью эксперимента она хочет излечиться от бесчувственности. Правда, кое-кто из членов Совета даже заподозрил ее в желании снова быть изнасилованной.

Уважая волю испытуемой, члены Совета поручили исследовать ее состояние лаборатории лингвопсихологии и рекомендовали вести за ней длительное наблюдение. У инженера тоже не могло быть никаких возражений против такого решения. И не только потому, что он избежал наказания, — его неодолимо влекло к этой женщине.

Однако в глубине души жеребец не был убежден в правильности такого решения. Как один из членов Совета, он голосовал за него, но делал это неохотно. Для сумасбродной девицы, матерью которой являлась колба, такое миролюбие было неестественным. Разумеется, существовали какие-то тайные мотивы ее поведения. Добро бы она стремилась, хотя бы ценой тяжких страданий — даже оставшись лицом к лицу со своим насильником, — завладеть чем-то. И это «что-то» имело бы существенное значение, стало бы неотторжимой ее собственностью, — скажем, некие знания. Не исключено, что магнитофонные записи сексуальных действий явились для нее лишь предлогом, а настоящей ее целью было создание сети подслушивающей аппаратуры, хотя это и могло оказаться ей не по зубам.

Да, интуиция ее не подвела. Когда она во всем разобралась, работа с подслушивающей аппаратурой пошла самостоятельно, вне всякой связи с экспериментом. Сеть подслушивающих устройств росла, они чуть ли не саморазмножались и в конце концов образовали целую отрасль. Женщина стала секретаршей жеребца, а инженер был назначен главным охранником. Если вдуматься, вся нынешняя система подслушивающей аппаратуры — дело ее рук, это несомненно.

Я уже несколько раз говорил, что заместитель директора клиники и жеребец — одно и то же лицо. Жеребец представляет собой продукт философии заместителя директора: хороший врач — хороший больной и в соответствии с установленными в клинике критериями стал рассматриваться как некий другой человек, но, по моему разумению, разница меж ними не больше, чем между мной до и после чистки зубов. Поскольку плоть заместителя директора клиники перестала ему повиноваться, он поставил перед собой задачу — с помощью электроники вернуть ей былую силу, заимствовав ее у другого мужчины. Эксперимент, который я наблюдал в первый же вечер через щель в потолке восьмой палаты отделения хрящевой хирургии (подробности см. в тетради II), как раз открывал серию опытов, проводившихся с этой целью.

Кажется, результаты удивительного эксперимента, свидетелем которого я был, превзошли все ожидания. Когда я наблюдал за его ходом, манипуляции медсестры привели к желаемым результатам — заместитель директора наконец почувствовал себя мужчиной. Но эксперимент, каким бы отвратительным он ни был, есть эксперимент. Вмешиваться мне не было резона. Целиком поглощенный острейшей проблемой — исчезновением жены, я не собирался вникать в чужие горести.

Однако тогда я весь день вынужден был выслушивать рассуждения человека-жеребца. Перспективы были неутешительны не потому, что ничего не было видно, а потому, что слишком ясно виделось то, что и так бросалось в глаза. Трудно различимое в бинокль окрашивается во все цвета радуги.

Секретарша дала мне ключ от комнаты врача и чуть не силком отвела в строение 5–4. Она как ни в чем не бывало поднялась со мной в его комнату и, кивком головы показав на фотографии обнаженных женщин, развешанные вокруг кровати, вдруг спросила недовольным тоном:

— Которая из них может довести вас до экстаза?

Не услышав ответа, она продолжала настойчиво:

— Я спрашиваю, какая вам нравится?

— Право, вы застали меня врасплох… Боюсь понять вас превратно, я только…

— Результаты рентгена вам известны? — резко изменила она тему разговора. — Перелом основания черепа… Если до утра не придет в себя, все будет кончено.

— Да, надо же такому случиться…

— Ничего страшного, тем более он холостяк. Из всех родных у него осталась одна тетка, страдающая болезнью Меньера, [6] она зарабатывает на жизнь шитьем медицинских халатов. Если завтра ему не станет лучше, его перережут пополам.

— Что?..

— Вот здесь, — ребром ладони она провела по пупку, — его разрежут на две части и нижнюю отдадут заместителю директора — так решено.

— Поразительно.

— И сэнсэй будет здоров.

— Но ведь это… это — преступление.

— А вы не согласились бы участвовать в небольшом эксперименте?

— Какой еще эксперимент?

— О нем написано в тестах по совместимости, выпущенных лабораторией лингвопсихологии: если человек не испытывает отвращения, глядя на сцену самоудовлетворения, можно ждать идеального слияния души и тела.

— Что за чепуха!

— Мне ни разу еще не приходилось участвовать в таком эксперименте. Никогда не соглашалась, но с вами не прочь осуществить его.

— Отказываюсь наотрез.

— Жаль, я так надеялась.

— Но скажите, как заместитель директора сможет воспользоваться нижней частью чужого туловища?

— Привяжет сзади к пояснице и станет вроде жеребца.

— Жеребца?..

— А может, проведем эксперимент?

— Не могу, противно.

— Но почему?

У меня в голове никак не укладывалась причина такого отвратительного предложения. Что это — враждебная выходка? Или просто непристойная шутка? Отговорившись необходимостью продолжить работу с магнитофонными записями, я с трудом вырвался из комнаты. Нет, я не верил ни ее выдумке с привязанной частью туловища, ни тестам по совместимости — хотелось, зажав нос, бежать прочь от этого зловония.