Он отошел и вернулся ,со счетом. На его лице больше не играла лучезарная улыбка. Я дал ему банкноту в сто лир.

— Сдачу оставь себе, Пьерро.

— О, это же слишком много! — воскликнул он.— Вам же самому нужны деньги.

— Оставь их, тебе говорю, и пошел к черту!

Он ушел обиженный.

Я нагнулся, чтобы погасить сигарету, и вдруг увидел бриллиантовую брошь. Она лежала около пепельницы, полуприкрытая салфеткой. Наверняка Лаура нарочно оставила ее. Перед уходом она, вероятно, тайком вынула ее из сумочки и положила туда, где я легко мог увидеть ее.

Торчи жил в небольшой квартире около площади Лоретто. Квартира находилась на верхнем этаже обветшалого, полуразрушенного дома. Я поднимался наверх, пробираясь среди игравших на площадке детей и раскланивающихся направо и налево мужчин и женщин, праздно стоявших у дверей.

Торчи должен был сейчас находиться дома. Я знал, что в полдень он всегда отдыхает.

Я постучал в дверь и, ожидая ответа, вытер плач ком лицо и руки. Здесь, наверху, под железной крышей, было особенно жарко.

Торчи открыл дверь. На нем была грязноватая белая рубашка и черные брюки. Он был босиком, и по его круглому лицу градом катился пот.

— Синьор Дэвид! — воскликнул он, просияв. — Прошу вас, заходите. Вы у меня давненько не были.

— Вполне возможно, — произнес я и последовал за ним в большую неприбранную гостиную.

На кушетке возле окна лежала подружка Горчи — Симона, маленькая смуглая девушка с большими черными глазами и короткими кудрявыми волосами. Она равнодушным взглядом скользнула по мне и снова отвернулась к окну.

— Не обращайте внимания на Симону, синьор Дэвид, — сказал Торчи. — Она сегодня немного не в духе. Но как только станет' прохладнее, я ее поколочу, и тогда к ней опять вернется хорошее настроение.

Не поворачивая головы, Симона пробурчала что-то неразборчивое.

Торчи подавил смешок.

— Не обращайте на нее внимания, синьор Дэвид,— повторил он, — она, как дикая кошка. Прошу вас, садитесь. У меня осталось немного виски, которое я приберегаю специально для вашего прихода.

Я уселся за стол и стал наблюдать, как Торчи достает из буфета бутылку и стаканы и расставляет их на столе передо мной.

— Я хочу извиниться перед вами за утренний инцидент, сказал он, разливая виски в стаканы.— Но искушение было слишком велико. Вы же знаете, что я впервые тронул вашего клиента.

— Знаю, — сказал я, — но зачем вы взяли бриллиантовую брошь? Ведь вы не смогли бы ее сбыть.

Торчи с удивлением посмотрел на меня, отпил виски и со вздохом сказал:

— Хорошее виски. Один приятель достал мне целый ящик. Попробуйте его.

—- Вам бы не удалось продать эту брошь,— повторил я.— Зачем же вы ее взяли?

— Затем, что я мог бы ее продать. У меня есть один друг, который занимается бриллиантами. Он дал бы мне хорошую цену.

— Сколько, например?

— Не знаю точно. В соборе было довольно темно, и я не смог ее разглядеть.

Я вынул брошь из кармана и положил ее на стол.

— Разглядите теперь.

Торчи посмотрел на брошь, не скрывая своего удивления.

Симона соскочила с кушетки и подошла к столу. Она встала за спиной Торчи и стала смотреть на драгоценность.

— Принеси мне лупу,— сказал ей Торчи.

Она подошла к комоду, нашла лупу, которой пользуются часовщики и ювелиры, и подала ее Торчи. Он стал внимательно разглядывать брошь.

Долго и молча он изучал ее, затем передал лупу и брошь Симоне. Она еще дольше рассматривала драгоценность, потом положила на стол и вернулась на кушетку. Вкрадчивым кошачьим движением она потянулась и закурила сигарету.

— Вы хотите продать брошь, синьор Дэвид? — спросил Торчи.

— Сколько она стоит?

— Я дал бы за нее двести тысяч лир.

Симона вмешалась:

— Да ты с ума сошел! Она не стоит и тысячи лир!

Торчи улыбнулся ей:

— Синьор Дэвид — мой хороший друг, а друга я не стану обманывать. Двести тысяч лир — это настоящая цена.

— Идиот! — в ярости крикнула Симона.— Кто тебе за нее столько даст? Заплати ему сто пятьдесят тысяч, и это будет более чем достаточно. Или ты хочешь разориться ради своих друзей?

— Не обращайте на Симону внимания, синьор Дэвид,— снова сказал Торчи.— Это можно объяснить только ее плохим настроением, в душе она совсем не такая. Я готов уплатить за эту брошь двести тысяч лир.