Они стояли на изуродованной войной дороге, покрытой рытвинами, ухабами, глубокими колеями, выдавленными сотнями тяжелых машин, усыпанной крупными комьями спрессованной и спекшейся земли, выброшенными траками танков и тягачей. Хуже нет, чем попасть на такую дорогу в распутицу. Завязнешь, сядешь на мосты и будешь сидеть, пока не вытащат тебя на буксире. А сейчас стояла великая сушь, и дорога была твердой, как будто ее выстелили из бетона. Вдоль нее тянулась неширокая полоса пожухлой травы, покрытой серой пылью. Серая дорога, серая трава, серая пыль...

А рядом яркими красками светилась роща. И зеленый цвет, и желтый, и багрянец, и десятки полутонов создавали удивительную мозаику. Но Ракитин и Лихачев не видели осеннего взрыва красок, буйства нежности и разноцветья. Они стояли на серой дороге и смотрели друг на друга. Лихачев на сержанта - с преданностью. Сержант на Лихачева - с грустью.

"И ничего с ним не сделаешь, - думал сержант, в который раз разглядывая замысловатые узоры на физиономии водителя.
– Таким его мама родила. Не трус, и соображалка работает, и веселый, дай бог каждому. А к машине близко подпускать нельзя".

– Когда ты форму носить научишься?
– ни один сержант не переносит распахнутых гимнастерок и болтающихся ремней.

– Виноват! Сейчас!
– Пальцы Лихачева быстро забегали по пуговицам. Потом вытащили на видное место пряжку ремня, затянули его и одернули гимнастерку.

– Какого черта ты полчаса под машиной лежал?
– поинтересовался сержант.

И замер, потому что налетел на рощу порыв ветра, и все краски, все узоры, начали быстро меняться, как это было в детстве, когда смотрел Ракитин в подаренный родителями калейдоскоп. При этих совершенно невероятных, волшебных сменах красок и узоров, увидел Ракитин совершенно другую рощу и удивился невозможной, несказанной ее красоте.

Лихачев ждал, когда командир доругает его, не дождался, поднял глаза, проследил за взглядом сержанта и тоже застыл.

– Откуда такая красота берется?
– покачал головой Ракитин.
– Кажется, никогда такого не видел.

– Природа, - охотно отозвался Лихачев.
– Гармония цветов в природе настолько велика, что всегда вызывает чувство восхищения.

– И никто этого не видит, кроме нас с тобой, - продолжил Ракитин, не очень-то прислушиваясь к словам водителя.
– Такая красота пропадает.

– Сюда бы сейчас краски и все это нарисовать. Люди собирались бы толпами. Стояли бы и восхищались.

– Любишь красоту?
– Сержант оторвал взгляд от рощи и снова стал разглядывать Лихачева.

– Люблю, - подтвердил Лихачев, не заметивший, что настроение у начальства меняется.
– Я всегда любил писать пейзажи. У меня целая серия есть: "Двенадцать месяцев. Год тысяча девятьсот сороковой". Перед самой войной закончил.

– Значит, красота тебе нравится... А на что ты сам похож? Посмотри на свои руки.

– Лихачев послушно поднял руки и посмотрел на них. Ладони покрывал плотный слой смазки, сажи, земли и еще чего-то, не известного ни Лихачеву, ни сержанту Ракитину, а возможно даже, и передовой науке. Лихачев повернул ладони тыльной стороной вверх. И здесь было то же самое. Видимо, что-то, "не известное передовой науке", пропитало руки насквозь.

– Нравится?
– поинтересовался сержант.

Лихачев неопределенно хмыкнул.

– А теперь можешь представить, как ты выглядишь, если лицо у тебя точно такое же, - продолжал сержант воспитывать.
– Тебя в таком виде срочно надо в расположение фрицев направить. Их до смерти напугать можно. Они все поголовно верующие и примут тебя за нечистую силу.

Лихачев молчал, преданно глядел на начальство большими голубыми глазами.

– Нашел, что у тебя там забарахлило?
– Ракитин решил отложить вопросы воспитания и перешел к тому, что его сейчас больше всего беспокоило.

– Никак нет...
– Лихачев опустил голову и стал внимательно разглядывать сапоги.
– Там, товарищ сержант, происходит что-то таинственное. Вроде все в порядке, а мотор глохнет по совершенно непонятной причине.

– Тебе такую хорошую машину дали, иностранную. А ты с ней управиться не можешь. На тебя вся Европа смотрит!

– Ничего подобного. Это я смотрю на Европу. Ей на меня смотреть некогда. Она в лице немецких танковых дивизий драпает не оглядываясь. Поэтому смотреть на меня не может.

– Драпает она, положим, не от тебя. Может бензин кончился?

– Бензин?
– Лихачев удивился, как ему самому не пришла в голову такая простая мысль.
– Сейчас проверим.

Он сорвал с дерева ветку, очистил ее от листьев и опустил в бензобак. Веточка возвратилась мокрой. Бензина в баке оказалось под самую завязку.