с удовольствием принимаю по воскресениям от — до — ».

«Устроители концертов и читатели принимаются мною по пятницам от — до — ».

«Интервьюеры могут слышать меня по субботам от — до — ».

У брошюрок были пестрые и кричащие названия и подзаголовки: «Электрические

стихи», «За струнной изгородью лиры», «Апофеозная тетрадь третьего тома». Вместо

Петербурга внизу стояло: «Столица на Неве».

А между тем уже подходил рецидив комического времени на Руси. Горсточка

молодых людей открывала игру футуризм. Ей ничего не стоило провозгласить И. С.

своим мэтром. По редакциям и по квартирам писательской братии она разослала

летучие листки, где пела его славу и объявляла о майских праздниках где-то на лоне

природы, где будут устроены «киоски уединения».

И опять газеты смеялись, что устройство киосков предусмотрительно, - от

Петербурга до местности далеко.

Брошюрки И. С. перешли на четвертый десяток. Поклоняемый и славимый в своей

кучке, поэт и сам уверовал в свое величье. В последней тетрадке он был преисполнен

откровенного надмения:

191

Я прогремел на всю Россию,

Как оскандаленный герой.

Литературного Мессию Во мне приветствуют порой...

...Я, гений Игорь Северянин,

Своей победой упоен:

Я повсеградно оэкранен Я повсесердно утвержден.

От Баязета к Порт-Артуру Черту упорную провел.

Я покорил литературу,

Взорлил, гремящий, на престол...

Упоенный победой, он, однако, недоумевал пред недостаточностью признания:

Я сам себе боюсь признаться,

Что я живу в такой стране,

Где четверть века центрит Надсон,

А я и Мирра — в стороне.

С видом человека, смертельно пресыщенного славой, он писал, обращаясь к

светилу модернизма:

Я так устал от льстивой свиты И от мучительных похвал!..

Мне скучен королевский титул,

Которым Бог меня венчал.

Вокруг талантливые трусы И обнаглевшая бездарь...

И только вы, Валерий Брюсов,

Как некий равный государь...

Однажды Фофанов пришел в редакцию в сопровождении молодого, стройного,

симпатичного человека, безбородого и безусого, держащегося со светской выправкой,

скромно и спокойно.

Он был без кудрей до плеч, ничто не подчеркивало в его наружности звания поэта, в

глазах светилась своя тихая дума, далекая от предмета случайного сейчас разговора.

– Познакомьтесь: Игорь Северянин. Поэт. Очень талантливый, очень талантливый,

— заговорил своей нервной, заикающейся скороговоркой Фофанов.
– Мы на днях

вместе снимались. Я вам принесу карточку.

Огромный и прекрасный талант, Фофанов был щедр на признанье дарований в

начинающих. Так красавица, спокойно, не боясь соперниц, восторгается женским

лицом, почти лишенным всякой прелести. Было видно, что Фофанов полюбил этого

юношу. Он был Нафанаил, в котором не было лести, и если он кому-либо выказывал

свою любовь, то действительно любил его. Игорь Северянин платил ему явным

обожанием, и я мог видеть, что смерть Фофанова потрясла его. Когда К. М. хоронили,

И. С. вышел к могиле и прочел простые, но задушевные и трогательные стихи:

Милый вы мой и добрый! Ведь вы так измучились —

От вечного одиночества, от одиночного холода...

По своей принцессе лазоревой, по Мечте своей соскучились: Сердце-то было

весело, сердце-то было молодо!

Застенчивый всегда и ласковый, вечно вы тревожились,

Пели почти безразумно, — до самозабвения...

С каждой новой песнью ваши страдания множились,

И вы, — о, я понимаю вас! — страдали от вдохновения...

Вижу вашу улыбку, сквозь гроб меня озаряющую,

Слышу, как Божьи ангелы говорят вам: «Добро пожаловать». Господи! прими его

душу, так невыносимо страдающую!

Царство тебе небесное, дорогой Константин Михайлович!..

В те печальные дни мы часто встречались с И. С., но оба обходили то, что для обоих

192

было наиболее интересным, — его писательство. Нас разъединяла одна невыясненная

мысль, и до ее выяснения можно было вести только пустой, посторонний разговор.