долу (Балькис и Валтасар, I); маркизы, древья улиц стриженных (Городская осень) -

здесь при русском окончании славянская огласовка корня; паутинкой златно

перевитый... лесок (Прогулка короля); злато: вознес меня аэроплан в моря

расплавленного злата (Герои- за). солнце землю баловало, сыпля злато на поля

240

(Народная) и злато галуна (Забава безумных); препон не знающий с рожденья (Эго-

фут., Пролог, II); я повсеградно оэкранен (Тж., Эпилог); «зане болезнен бег

лых взлет» (Тж.) и «зане я сам хамелеон» (Поэза возмездия); он стал тебе - девушке

— внимать (Поэза без названия); чтоб свет от люстры гнал сонм теней («Когда

ночами»); от жути взор склонился ниц (Белая улыбка, I); дабы назад вернуться нам

(Регина); на искусственном острове крутобрегого озера (Озеровая баллада);

«девственный твой лик окудрен» (Одно из двух) и «их лики из псевдоантичных»

(Предостерегающая поэза); я прихожу подъять свой взор на море (Морской набросок);

в полднях (будет) хлаже золото - солнечное (Осени предчувствие): корень здесь

церковнославянский, а смягчение — русское, «ж», а не «жд».

Еще - реже славянизмов, и тоже не очень уместны, у Игоря слова простонародные:

весенний гутор ворвался в окна (Надрубленная сирень — иное дело «гутор на полянке»

в Пляске мая, писанной под народную); грубою издевкой охлаждала страсть (Четкая

поэза), — впрочем, «издевательство» - длинно; октябрь и смерть - в законе пара, т. е.

брачная (Октябрь); журчит в фиалах вино, как зелье — как отрава (Эпиталама); чары

еще не кончили свой сказ (Демон), что, пожалуй, недурно; «опять блаженствовать

лафа!» (Эго-футуризм, Пролог, II) и «где вино вне вина, пить и грезить лафа!» (Роза в

снегу); «луна... гнала седую мгу» (Сонет: «Я полюбил ее зимою») и «кедров больше,

лиственниц, хрупи, мги и пихт!» (Тундровая пастэль); нам за вашей веселостью шалой

не угнаться (Вне); в душистом полыме своей весны (Орешек счастья) - размер допускал

и литературное «пламени»; о нашей горькой дочке (Ненужное письмо); (лунные) лучи-

пролазы (Колье рондо, 4); созданное по примеру «горемыка» - грёзомыка (Тж.) и по

примеру «чернозём» — роднозём: ах, роднозём, как заусенец, докучен, иногда кровав

(«Мою страну зовут Россией»). Прекрасное народное (малорусское) слово, впрочем

встречавшееся мне и инде, — чаровница (волшебница): чаровница-музыка (Ванда, 3) *.

Вообще у нашего поэта народности мало, даже в поэзах по замыслу народных.

Кажется, можно решительно утверждать, что ему не удалось исполнить того, что он

сулил нам в конце «Громокипящего кубка»:

Не ученик, и не учитель,

Великих друг, ничтожных брат,

Иду туда, где вдохновитель Моих исканий — говор хат.

х>-хх

* Что до слова «сударышня»: сударышни, судари, надо ль? (Мороженое из сирени),

то я не знаю, взято ли оно из народной речи или же образовано к слову «сударыня» по

близкому примеру «барыня — барышня».

Что касается внутренней стороны слова, то Игорь не чужд приему, который можно

назвать новосмыслием или новозначностью, приему едва ли заслуживающему

сочувствия. Правда, в живом языке слова нередко имеют несколько значений, причем

мы не затрудняемся, напр., тем, что перед булочной может быть деревянный забор, а в

ней усиленный забор хлеба, что можно отказать в чем-нибудь и, напротив того,

отказать что-нибудь по завещанию. Однако вновь заводить двузначность — писателям,

разумеется, не к лицу. Поэтому, скорей в оправданье, чем в обвиненье нашему автору,

предполагаю, что он иногда давал слову новое значение потому, что забыл про старое.

Рядом с обыкновенным значеньем «окрылять»: крылю привет карающей звезде

(Секстина: «Предчувствие томительней кометы»), глаголу «крылить» придается

значение «лететь, нестись»: о ты, чье сердце крылит к раздолью (Фиалка), моторолет

крылит на север (На летуне). Таковы еще следующие места. Пой, маячь пути ко сну!