– Дальше пойдешь один, теперь уже рукой подать до своих, - шептал Юрию проводник.
– Будь осторожен. Ползи вот через те проволочные заграждения.

Лежа на земле, Юрий перед самым носом различил косматую сетку проволочных заграждений и, вслушиваясь в ночные шорохи, осторожно пополз под проволоку. Ползти было трудно. "Еще, еще, - подбадривал себя Юрий, - тут метров пять-десять осталось. Только бы ракету не пустили... А, черт! За что-то зацепился!" Он нетерпеливо дернул ногой, пытаясь освободиться от того, что его держало, и... ослепительное красное пламя прыгнуло на него. Мелькнула мысль: напоролся на мину.

Передовая мгновенно ожила. Зашипели и захлопали ракеты, с обеих сторон сыпанул горох автоматных очередей, торопливо закашляли минометы. Но Юрий не слышал и не видел этой яростной свистопляски огня и грохота. Он не знал, сколько это продолжалось, не чувствовал, как кто-то осторожно тащил его по жесткой, пахнущей горелым металлом земле. Первое, что он увидел, была полосатая тельняшка и черная ленточка с золотым якорьком. Дикой радостью ударило в сердце: "Дошел! Свои:!" И тут же захлестнула боль. Цепляясь за обрывки сознания, он прохрипел полосатой тельняшке:

– Семнадцатого... Утром... Немцы... Здесь. Три дивизии... "Нептун".

Ему казалось, что тельняшка то падает ему на лицо, то стремительно отскакивает назад и снова рябит перед самыми глазами... мешает вспомнить... Что? Что-то очень важное... Ага!

– "Мельдерес"... "Зеленое сердце"... Сердце...
– Теперь он ясно увидел, что это его сердце мечется, бьется перед глазами. Оно стало стремительно расти, набухать и вдруг, не дав ему вздохнуть, бесшумно лопнуло!

Матрос еще минут пять сидел, склонившись к раненому, надеясь уловить чуть слышный шепот. Потом встал, снял бескозырку, коротко вздохнул.

– Все. Отчалил братишка. Срочно надо доложить капитан-лейтенанту.

***

– Та-ак, - печально резюмировал Островерхов. Значит, на мине подорвался? Но вы видели, что он погиб? Или это ваше предположение?

Проводник строго глянул на Островерхова из-под нависших косматых бровей, недовольно крякнул, пробурчал:

– Конечно, рядом не лежал. Но по шороху проследил за ним до самого взрыва. А дальше... Ракета. Успел заметить облачко дыма... Ну, тут пришлось самому ноги уносить...
– Он опять неодобрительно кашлянул и обиженно умолк.

– А как же сведения?
– вслух рассуждал Островерхов.
– Как же их доставить? Как?

И вдруг без всякого перехода спросил, остановившись перед собеседником:

– А если морем?

– Не пройти, - сразу откликнулся проводник, мучительно думавший о том же.
– Не пройти. У берега заметят. И в море лодочка не выдержит.

Островерхов продолжал стоять, не сводя требовательных глаз с проводника.

– Но ведь надо, Николай Николаевич, - почти прошептал он.
– Так надо, что... Может, от этого судьба десанта, судьба города зависит. Понимаешь?

В комнате стало тихо.

Проводник так свирепо затянулся дымом из самокрутки, что цигарка вспыхнула и с треском брызнула искрами.

– Одному нельзя, - выдохнул он вместе с клубом дыма.

– Конечно, не один, - сразу заговорил Степан Григорьевич.
– Вдвоем. Вы старый рыбак, вам море не страшно. А с вами пойдет связной.

– Уговорил, - хмуро улыбнулся рыбак.
– Давай связного. Готовь. А я займусь лодкой.

– Погодите, а где ж вы лодку возьмете?
– забеспокоился Островерхов.
– Не надо бы вам никуда ходить. У нас припрятана спасательная...

– Спасательная, - ухмыльнулся рыбак.
– В такой шторм? Нет уж, пусть она сама спасается, твоя спасательная. А я найду. Да ты не тревожься, - добавил он, видя, что Островерхов нахмурился.
– Я без шуток. К которому часу подготовить?

– Думаю, часам к десяти вечера, - подумав, ответил Степан Григорьевич.
– Последний срок. Сегодня ведь шестнадцатое. Завтра "Нептун" сработает. А наши, может быть, ничего не знают об этом.

– Добро. В десять вечера жду у мыса Любви. Пароль тот же?

– Нет, для моря не годится. Давай что-нибудь рыбацкое.

– Тогда так, - подумав, предложил Николай Николаевич.
– Пароль: "Ты что, тоже рыбак?" Отзыв: "Куда мне! Я и воды боюсь. Пришел так, на шторм поглядеть". Сойдет?

– Сойдет, Николай Николаевич. Ну, ни пуха ни пера!

– Прощай, Степан Григорьевич.

Старый рыбак домовито прикрыл за собой дверь и гулко затопал через пустые комнаты. Когда затихли его шаги, Островерхов взглянул на часы. До наступления темноты оставалось часов пять. Успеем. Надо только предупредить Чеха, что ухожу. А то в последнее время что-то зачастили в общину "гости" из полиции...