Шрифт:
‹1957›
ВОСЬМИСТИШИЯ
1 Я человек простой, друзья мои, В отаре славы нет моих овец. Хочу лишь одного: чтоб соловьи Побольше растревожили сердец. Богатства не ищу и не коплю. Перед друзьями я не зазнаюсь. Но точной рифмы чистый звон люблю И в этом перед вами признаюсь. 2 Джида серебрится! Джида серебрится! Прихожу я к ней весной, чтобы насладиться Нежным ароматом. О, благоуханье! Прихожу я к ней весной укрепить дыханье. Надо мной склонилась ветка серебристая. Будто девушка она — тонкая и чистая. Светлым ароматом наполняет утро. Будь вовек благословен твой садовник мудрый! ‹1965›
ПОМНЮ
Помню: ясная ночь. Помню: как серп, луна. Осенней стоянки дни. Гордый бег табуна. Помню: колючка впилась; помню: бежал босиком, Гнался что было сил за норовистым телком. Помню: сугробы белы. Их накрутил буран. Помню: старый верблюд сорвался, упал в овраг. Помню, как мой отец сыпал отсев с руки, Чтоб куропатку поймать, чтоб заманить в силки. Помню дубы, что росли от озера невдалеке. Помню плоты, что шли вдоль по Нарын-реке. Вспомню: плачет комуз — и наплывает грусть. Вспомню: с коровы упал — и не могу — смеюсь. Помню: холмы, полынь. Запах крепкий, густой. Разве можно забыть горький этот настой? Разве можно забыть милые с детства края? Ты навсегда во мне, земля родная моя. Видно, к березкам тем, что у ручья — гурьбой, Прочно привязан я моей кочевой судьбой. Вижу: с хребта Бозбу тучи, клубясь, ползут, Вижу, они несут яростную грозу… Вижу: осыпь, обрыв. Корни в камни впились — Тополь, хоть и горбат, тянется все же ввысь… Облик моей весны любо мне вспоминать. Моя золотая земля, ты мне отец и мать. Сколько помню себя, я не обижен судьбой, Хоть не всегда надо мной был небосвод голубой. Хочу бросать семена, чтобы росли леса… О, святая земля, вечная наша краса! ‹1970›
ИРАКЛИЙ АБАШИДЗЕ
(Род. в 1909 г.)
С грузинского
ГОЛОС У СТЕН КРЕСТНОГО МОНАСТЫРЯ
«Зачем богоотступничество мне в вину вменяют и грозят расплатой, когда на свете о моей вине ты ведаешь один, мой бог распятый? Расселин горных образ неземной, поверженных во прахе — утешитель, обиженных — укромная обитель, страды великой незакатный зной. Ты — свет во тьме, пролитый щедрой чашей с небес на землю… Там и здесь — един. Ты — верой обретенная крепчайшей причина высочайшая причин. От колыбели и до дней последних, — и перейдя последнюю межу, — я твоего завета исповедник, всем существом тебе принадлежу. Все, что во мне созрело, — Слово, Дело, все, что зачахло, каждое зерно тобой неотвратимо и всецело в меня однажды было внедрено. Благодаря твоей всевышней власти аз есмь не зверь… Не зверь… Но Человек… В дороге долгой одолел напасти и заблуждений горестных избег. Учение твое — превыше правил… Ты, наставляя жить не по злобе, спас от греха, на правый путь направил небесным откровеньем: «Бог в тебе…» И если в чем-то я ошибся все же, о прегрешеньях суетных моих ты, вездесущий, узнавал не позже, всеведающий, ведал в тот же миг. Не знаю, похулишь или похвалишь, лишь твоему подсуден я суду, судья всевышний мой, и от тебя лишь великодушья и прощенья жду. Мой разум и сознанье высшим даром я почитал, не ведая вины, ибо они из всех существ недаром лишь человеку только и даны. Ты поклоненья требовал слепого, коленопреклоненья одного, но только мысли, воплощенной в Слово я поклонялся, веря в естество. И если в замысле твоем высоком я человеком был, и если ты однажды взвесил совершенным оком мои несовершенные черты, и если ты печаль и радость — разом — дал мне вкусить на праведном пути, то я желал раскрепощенный разум, освобожденье мысли обрести. Нежней молитвы и мощней хорала вошло желанье это в бытие. Избави бог, чтоб жизнь меня карала за это вот желание мое! Но если ты желанье это все же сочтешь за грех, помыслив о плохом, то где тогда, не ведаю, о боже, граница меж грехом и не грехом?! Не осуждай меня… Из дальней дали, недугами согбен, полуживой, пришел к тебе, поникнув головой, колени преклонив, проситель твой от имени желанья и печали. Зачем богоотступничество мне в вину вменяют и грозят расплатой, когда на свете о моей вине ты ведаешь один, мой бог распятый!» * * *
Жаждешь узреть, — это необходимо — (необходимо? зачем? почему?), — жаждешь узреть и собрать воедино все, что известно уму твоему. Жаждешь, торопишься, путаешь, боже, вот сколько нужно: глаза, голоса, горе… а радости? Радости тоже! Радости, шалости и чудеса! Жаждешь и думаешь: помню ль? могу ли? Вечер в Риони, клонящий к слезам солнцем и свадьбою: «Лиле»… «Макрули»… И Алазань? Как забыть Алазань? Жаждешь в душе твоей, в бедном ковчеге, соединить без утрат и помех все, что творится при солнце и снеге: речи, поступки, и солнце, и снег. Жаждешь… Но если, всевышним веленьем вдруг обретешь это чудо и жуть, как совладаешь с чрезмерным виденьем, словом каким наречешь его суть? У АЛАЗАНИ
Язык природы смею разуметь, — Понятно мне, о чем рыдает медь Листвы осенней, сорванной ветрами, О чем лепечет и молчит моя Родная алазанская струя, О чем вздыхает поле под парами. Язык природы точен и правдив; Беседа виноградников и нив То пробуждает, то влечет в дремоту. Но я готов беседовать без сна С тобою, алазанская волна, Тревогу птиц читать по их полету. С горами разговаривать могу, Пойму следы на девственном снегу И уловлю цветка ночного шепот, Постигну, для чего тростник поет И почему на скалах стонет лед, — Природа мне поведала свой опыт. Словарь ее бессмертной красоты — Родной земли тяжелые пласты — Из века в век без устали листали, Но как его словами ни владей, А все равно на языке людей Язык природы непередаваем. МИГ ИЛИ ВЕЧНОСТЬ
В круговороте грозном и великом, Рассчитанном на долгие века, Жизнь кажется порой Лишь кратким мигом, Коротким дуновеньем ветерка. Но иногда на вечность жизнь похожа: Ты долго шел, И вот идешь опять, И все живешь, тревожась и тревожа, И начинаешь снова начинать. И мнится, что немыслима разлука. И кажется, что сотни лет назад Арбу из тонкоствольного бамбука Ты, несмышленыш, ладил наугад. Полвека за спиною ты оставил, Пол века день за днем перелистал, Ты не был исключением из правил: И радости и горе испытал. Жизнь полюбил и объяснялся с нею Всегда без недомолвок — напрямик. Так что тебе понравилось сильнее: Миг или вечность? Вечность или миг? * * *
Ты увидел? Заметил? Вгляделся? В мире — прятанье, поиск, игра: улепетывать с резвостью детства, притаиться, воскликнуть: «Пора!» Обыскав ледники и теплицы, перестав притворяться зимой, март взывает: «Откликнись, Тбилиси! Ты — мой баловень, неженка мой». Кутерьма адресатов и почты: блеск загара грустит по лицу, рыщет дерево: где его почки? Не они ль утаили листву? Ищет сад — пребывания втайне, ищет ливень — пролиться куда, но скрывает Куры бормотанье, что теряет и ищет Кура? Наконец все находят друг друга, всех загадок разгадка ясна, и внутри драгоценного круга обретает Тбилиси весна. ВЕСНА
Деревья гор, я поздравляю вас: младенчество листвы — вот ваша прибыль, вас, девушки, затеявшие вальс, вас, волны, что угодны юным рыбам, вас, небеса, — вам весела гроза, тебя, гроза, — тобой полны овраги, и вас, леса, глядящие в глаза расплывчатым зрачком зеленой влаги, я поздравляю с пчелами луга, я поздравляю пчел с избытком меда и эту землю с тем, что велика любви и слез беспечная погода. Как тяжек труд пристрастия к весне и белый свет так бел, что видеть больно. Но заклинаю — не внемлите мне, когда скажу: «Я изнемог. Довольно».