вдруг вспомнилось ему полусонному, а потом почему-то сразу, без перехода:

С тем он и уснул. Ему снилась Катя. Сначала они куда-то шли босиком вдоль морского берега, куда-то далеко-далеко, а потом прилегли на песке – теплом, почти горячем; он нежно и властно обнял ее и прошептал на ушко:

– Катя, Катя, кажется, я люблю тебя, Катя!

– Что? Что ты сейчас сказал! – вдруг раздался голос жены – испуганный, полусонный.

Он открыл глаза. Серый предутренний сумрак, уголок платяного шкафа, свет в широком окне за спиной жены, и в этом сером, выморочном свете склонилось над ним ее безглазое лицо:

– Какая Катя?

– Что? – переспросил он, выигрывая время. – Что ты вскочила?

– Ты обнимаешь меня, а говоришь, что я Катя! – Надежда Михайловна села в постели. – Боже мой, я так и знала, я так и чувствовала в последнее время, что у тебя завелась другая женщина! Боже мой… – Она обхватила руками простоволосую голову. – Боже мой, что же теперь будет!

Георгия неприятно покоробило то, что жена сказала о Кате «завелась», как будто она насекомое.

– О чем ты говоришь? Опомнись, что ты мелешь?! – грубо оборвал он ее.

– Не ври, только, ради бога, не ври! Сейчас ты обнимал меня, а объяснялся в любви какой-то Кате.

Ты назвал ее трижды, сначала я не поняла спросонья, а в третий раз слышала совершенно отчетливо, понимаешь…

– Ну что за глупости, – как можно равнодушнее зевнул Георгий. – Правильно говорит Толстяк: «Бабо – оно и в Африке бабо!». Он сел в постели, нащупал босыми ногами тапочки, накинул халат и, не вступая с женою в спор, пошел в туалет, якобы пошатываясь со сна, а на самом деле напряженно соображая, как ему быть, как выкрутиться, что придумать… И он придумал.

– Слушай, а тебе никогда не снится молодость? – бодро спросил Георгий, возвратившись в спальню.

– Не снится.

– Значит, ты еще молодая, а я старый. Мне снится. Сейчас приснилась Катя.

– Какая Катя?

– Ну, моя первая любовь, не помнишь, что ли? Я ведь тебе сто раз рассказывал. Катя… из Челябинска. Когда я ездил поступать в МГУ, я там влюбился, не помнишь?

– Не помню… – Надежда Михайловна начинала что-то припоминать…

– Да, приснилась, – все больше входя в роль, рассказывал Георгий, – как будто идем мы с ней по песочку, где-то берегом речки, странный сон. Значит, говоришь, я ей объяснялся? Удивительно. Ну что ты, Надь! Зря на меня грешишь, я и лица ее не помню толком… так – смутное пятно.

– Не знаю, не знаю, – неуверенно пробормотала Надежда Михайловна, вспоминая свою первую школьную любовь, своего мальчика Витю, напрасно силясь восстановить в памяти его лицо. Силилась, силилась, да так и не смогла. Эта деталь склонила ее к примирительной мысли, что, может быть, муж и не врет, может, и вправду ему снилась молодость. – Не знаю, не знаю, – пробормотала она на всякий случай, – кому что снится, мне – работа, а тебе – бабы. У голодной куме – хлеб на уме…

– До чего ты, оказывается, ревнивая, прямо Кармен! Это небось новая шубка поддала тебе жару, а?! – чувствуя, что убедил жену, перешел в наступление Георгий. – Пить меньше надо! – закончил он со смешком.

– Ладно уж, спи, – разрешила Надежда Михайловна, – все вы одинаковые, вам только дай волю.

Георгий промолчал, делая вид, что умащивается поудобнее, чтобы доспать, и, как ни странно, уснул почти в ту же минуту, как будто упал в мягкую теплую яму с душистым первым сеном, и снилось ему какое-то шоссе, какой-то грузовик…

А Надежда Михайловна так и не сомкнула до утра глаз – то, что муж уснул, уверило ее окончательно в его невиновности, но она соображала теперь на будущее: как ей быть, если Георгий начнет изменять?.. Что делать? Неужели разводиться?.. И на душе у нее было так тревожно, так нехорошо, что она встала раньше обычного времени и затеяла стирку своих и Лялькиных мелочей, рубашек Георгия, – словом, всего того, что она не отдавала в прачечную.

– Когда я могу доложить о Новом водоводе и вообще по всей проблеме? – спросил Калабухова Георгий по внутреннему телефону.

– А вы готовы? – вопросом на вопрос ответил шеф, как показалось Георгию, с металлом в голосе.

– Да, – уверенно ответил Георгий, с неудовольствием замечая, что, судя по тону, по тому, что Калабухов сказал ему вместо обычного «ты» холодное «вы», тот не в духе и, наверное, не стоило бы сейчас вылезать со своим докладом.

– Значит, говоришь, готов, ну-ну, – с какой-то странной угрозой в голосе переспросил шеф.