следующие строки, улыбнулся: - Да, да, припоминаю... О микроскопе

речь!"

Этот ценный прибор он приобрел как учебное пособие, сам же и

демонстрировал его в школах, потому что не только для учеников, но и

для самих сельских учителей микроскоп был в диковинку.

Одна из учениц после этого в сочинении написала:

"Когда мы смотрим простыми глазами, в капле воды ничего не видно,

а когда посмотрим на нее в особый инструмент, называемый микроскоп, то

увидим, что в капле воды есть змеи и гады".

Сочинение девочки-крестьянки было написано грамотно, мысли

наивные, но изложены толково и самостоятельно, и Илья Николаевич,

порадовавшись тому, что и женские школы в губернии наконец-то пошли в

нормальный рост, привел сочинение в ближайшем же своем годовом отчете,

как неплохой образец школьной работы.

Автор-аноним раскопал его и ударился в филиппику: "Скажите на

милость, с какой целью было посвящать детей в таинства

микроскопического мира? Вообразите положение мужика и бабы, родителей

этой ученицы, когда она, с полным авторитетом, поведает, что они,

глотая воду, глотают с нею разных гадов и змей! А инспектор доволен, -

язвит аноним и заключает: - Весьма понятно при подобных условиях

нерасположение нашего народа к новой школе".

– Ложь! - Илья Николаевич едва удержался, чтобы не порвать

газету. - Только на плечах мужиков да баб и держится наша новая

народная школа! Семьдесят - восемьдесят копеек крестьянских в каждом

школьном бюджетном рубле! А на пустое дело мужик гроша ломаного не

даст!
– И в новом приливе гнева: - Пачкун, вот пачкун! Пакостник из-за

угла! - Илья Николаевич почувствовал слабость. Лег на диван. Ему не

хватало воздуха. Расстегнул воротник, закрыл глаза.

Отлежавшись, сел, потянулся, зевнул и, складывая газету, опять

увидел объявление о продаже кареты. "У кареты, следственно, зад

рессорный, благоустроенный, а в голове - неважно что. Не так ли и у

иных господ сочинителей?"

Глаза его смеялись...

Вот и святки. Осталась неделя до нового, 1885 года.

Илья Николаевич с утра отстоял в соборе новогоднюю архиерейскую

службу, принял архипастырское благословение и только после этого,

вздохнув, сел в санки. Высокое служебное положение обязывало его

нанести визит губернатору, тому же архиерею, но уже в его покоях, а

также всем губернским чиновникам равного с ним ранга, и к исходу дня

он уже задыхался в своем генеральском мундире, испытывая крайнее

неудобство от треуголки и шпаги.

Теперь он с наслаждением переоделся в домашнее.

С дружески распахнутыми руками вышел в гостиную, где Мария

Александровна уже принимала Валериана Никаноровича и Гертруду Карловну

Назарьевых. Отношения между семьями давно уже были скреплены чувствами

искренней дружбы.

Дети, резвясь около елки, втянули гостей в хоровод. Потом с

детьми осталась Мария Александровна и Гертруда Карловна, а мужчины

пошли в кабинет обменяться новостями.

Сели, улыбнулись друг другу... Но тут же и помрачнели: в мыслях у

обоих - гонения, обрушившиеся на народные школы. Назарьев видел, как

тяжело переживает эту напасть Илья Николаевич, и страдал за него,

бессильный помочь.

– Илья Николаевич, - сказал он, - отдохнуть бы вам! Не смею в

крещенские морозы утащить вас в Назарьевку, я там сейчас, как медведь

в снежной берлоге. Но дайте слово, что летом, даже еще весной, с

первой песней соловья...

Ульянов, кажется, не слушал. От крыльев носа к кончикам губ

глубокими бороздами пролегли морщины.

– Илья Николаевич! Ну послушайте же, что я скажу! - И Назарьев

продолжал: - Отдых отдыхом, но этого мало. Вам надо серьезно

поправлять здоровье. Хорошо бы вам за границу. В Швейцарские Альпы.

Вот мы с Гертрудой Карловной недавно совершили чудесный вояж.

Богатырем вернетесь, Илья Николаевич, послушайтесь меня!

– Да, надо бы...
– отозвался Ульянов рассеянно.
– Богатырского во