Усевшись на водительское сиденье другого фургона, Ксантен повернул тумблер «Пробуждение», нажал кнопку «Ход» и потянул на себя рычаг заднего хода. Фургон попятился. Ксантен остановил его, развернул ножом к бараку, затем выстроил рядом с ним еще три фургона и всех привел в движение. Они рванулись вперед, взломали металлическую стену барака, обрушили крышу и двинулись дальше, круша все на своем пути.

Ксантен удовлетворенно кивнул, подошел к оставшемуся фургону, забрался на сиденье и стал ждать. Но ни один мех не выскочил из барака. Видимо, вся бригада находилась в ангаре. Ксантен надеялся, что ему удалось уничтожить запасы сиропа. Убивать ведь можно и голодом.

Увидев в дверях ангара меха, привлеченного шумом фургонов, Ксантен пригнулся. Подождав, пока он приблизится, Ксантен обвил кнутом его жилистую шею и рванул кнутовище на себя. Мех завертелся волчком и рухнул.

Спрыгнув на землю, Ксантен выбил из его руки пистолет. Этот мех тоже был великаном, как и тот, который пытался застрелить его в ангаре. Приглядевшись, Ксантен увидел, что у него нет сиропного «мешочка». Мех в первозданном виде? Не может быть! Как он с голоду не помер? Сразу возникло множество подобных вопросов; оставалось надеяться, что рано или поздно на них найдутся ответы.

Поставив ногу на голову лежащего существа, Ксантен срезал с его загривка длинные антенны-колючки. Теперь мех не мог разговаривать с сородичами, ему оставалось полагаться только на себя. Такая ситуация могла ввергнуть в уныние самого стойкого меха.

— Полезай на корму! — велел ему Ксантен, щелкнув кнутом.

Однако мех подчинился не раньше чем получил пару горячих. Ксантен забрался на сиденье и погнал фургон на север. Он прекрасно понимал, как трудно, почти невозможно заставить птиц нести в замок двойную ношу. Расставаясь с ними, Ксантен не особо верил, что они дождутся его возвращения. Птицы могли провести ночь на дереве, а утром, проснувшись в дурном настроении, отправиться восвояси.

Ночь напролет катил фургон по бездорожью. Ксантен трясся в водительском кресле, а пленник, нахохлясь, сидел у него за спиной.

При всей своей самоуверенности, благородные господа старались не выходить из замков по ночам. Причиной тому в основном был суеверный страх. Впрочем, ходило немало рассказов о путниках, ночевавших поблизости от развалин и слышавших жуткую музыку или звуки охотничьих рогов. Кое-кому случалось увидеть бледно-лиловые или зеленоватые огоньки или призраков, бегущих среди деревьев, а в аббатстве Хоуд, ныне сырых развалинах, по слухам, жила знаменитая Белая Ведьма, взимавшая с прохожих огромную пошлину.

Таких случаев Ксантен знал сотни. Хотя многие гордецы и высмеивали суеверия сограждан, без нужды никто не покидал жилья по ночам. Ведь и вправду, если в местах, где когда-то разыгрывались трагедии, обитают призраки, то на старушке Земле должно было водиться неисчислимое множество духов и привидений. Казалось, каждая скала, каждый луг, каждая долина хранит память об испытаниях, выпавших на долю человечества.

Фургон мчался на север. Висящая в небе луна освещала потрескавшиеся плиты дороги. Ксантен дважды замечал мерцание оранжевых огней, а один раз ему показалось, что в тени кипариса стоит и молча смотрит на него какой-то гигант. Позади на платформе сидел пленный мех, наверняка замышлявший недоброе, — наверное, без колючек он чувствовал себя неполноценным, обезличенным, — но Ксантен держал ухо востро.

Дорога шла через давным-давно опустевший городок, от которого осталось лишь несколько полуразрушенных домов. В таких городах даже кочевники не останавливались, — видимо, и они чего-то страшились.

Развалины остались позади; по сторонам дороги, переливаясь сотнями оттенков серебряного, черного и серого цветов, расстилался пустынный ландшафт. Оглядываясь, Ксантен думал, что, при всех прелестях цивилизованной жизни, нельзя не отдать должное просторам и простоте страны кочевников… Мех подозрительно зашевелился. Не поворачивая головы, Ксантен щелкнул в воздухе кнутом, и пленник затих.

Всю ночь фургон несся по древней дороге. Луна перешла на запад, на восточном горизонте заиграли зеленые и лимонно-желтые сполохи, и, когда наконец за далекой горной грядой исчез бледный диск, взошло солнце. В этот момент Ксантен заметил справа от дороги струйку дыма.

Он остановил фургон и встал на сиденье. В четверти мили находился стан кочевников. Ксантен насчитал около сорока шатров разной величины, дюжину старых фургонов. Над самым высоким шатром развевался флажок с черной идеограммой — эмблемой гетмана. Он узнал ее. Кочевники этого племени недавно вторглись во владения Хейдждорна и сражались с отрядом О. Ц. Гарра.

Ксантен одернул платье, уселся и направил фургон к стойбищу.

За его приближением следили около ста длинных и тощих, как хорьки, варваров в черных плащах. С десяток кочевников выбежали вперед, натягивая луки. Ксантен обвел их презрительным взглядом, подъехал к шатру гетмана, остановил фургон и встал во весь рост.

— Гетман, ты проснулся? — крикнул он.

Откинув полог, гетман выглянул из шатра и, помедлив, вышел наружу. Как и все кочевники, он был с головы до ног закутан в мягкую черную ткань, только лицо оставалось открытым — некрасивое, с узкими голубыми глазами, невероятно длинным носом и острым, асимметричным подбородком. Ксантен кивнул ему и произнес: