враждебность к интеллигенции, в чем анархисты из рабочих полностью сходились с

большевиками.

Опровергать эти нападки не имеет смысла, как и вспоминать общеизвестные заслуги

П.А.Кропоткина перед мировой наукой в познании Земли и происходящих на ней

процессов, в истории общественной и философской мысли, в разработке вопросов

политической экономии. Гарантом высокой оценки его научного наследия может служить

состав инициативной группы, собравшейся, как я уже писал, в Петрограде 01.06.21 г. и

представлявшей цвет тогдашней русской науки. По мысли С.Г.Кропоткиной, музей,

организованный и курируемый таким Комитетом, должен был не столько

“пропагандировать идеи” революционера, сколько способствовать сохранению и

изучению его научного и литературного наследия, будучи одновременно музеем истории

революционного движения в России. Только такая постановка вопроса могла вызвать к

28

жизни новый культурный центр и сохранить его в условиях жесточайшего

административного и идеологического пресса, направленного в те годы на “введение

единомыслия в России”. Интересы дела требовали полного отказа от какой-либо

политической окраски как Музея, так и Комитета. Это хорошо показали зарубежные

Комитеты, созданные по инициативе русского, но состоявшие отнюдь не из анархистов

только, а из представителей самых различных партий и общественных организаций, для

которых анархизм Кропоткина был не самой существенной его заслугой перед

человечеством.

С таких позиций конфликт между А.М.Атабекяном и С.Г.Кропоткиной,

обозначившийся весной 1921 г., оказывался конфликтом не между вдовой общественного

деятеля и анархистами, пытавшимися использовать авторитет покойного в своих

интересах и целях, а между анархистами и самим П.А.Кропоткиным, который тот должен

был почувствовать сразу же по приезде в Россию в июне 1917 г. И этот конфликт,

учитывая все, что нам известно о характере, жизни, поступках, мыслях П.А.Кропоткина, в

условиях революции и гражданской войны, в условиях “красного террора” и

анархического “беспредела” должен был день ото дня углубляться. Вероятно, когда будут

подняты документы, представляющие жизнь семьи Кропоткиных в России с 1917 по 1921

г., нам откроется трагическая страница существования человека, обреченного на закате

дней наблюдать чудовищное искажение идей, которым он отдал предшествующую жизнь,

при полном бессилии что-либо изменить.<13>

Насколько оправдано столь далеко идущее утверждение? Но вот факты. Всем известно,

что вскоре по возвращении в Россию П.А.Кропоткин полностью отошел от общественной

деятельности, прямо отказываясь принимать в ней участие. Всю свою жизнь он оставался

теоретиком, а не практиком революции, наблюдая ее издалека, “в мирах и веках”. Он не

слышал взрывов бомб, грохота выстрелов, криков умирающих людей, гибели культурных

ценностей и зловещего пламени варварства, которое разом охватывает и сжигает до тла

все, что создавалось на протяжении многих столетий… Кропоткин предпочитал говорить

и писать о счастливом будущем, сам жил душою в этом будущем, отмечал в окружающих

людях только лучшие их черты, которые готов был распространить и на всех остальных,

намеренно не замечая ничего отрицательного. Поэтому столкновение с

действительностью, с “русским бунтом”, с бандитизмом и жестокостью тех самых

анархистов, которые полагали его своим идейным вождем и духовным наставником,

должно было вызывать в этом невиннейшем человеке, неспособным зарезать даже курицу

к обеду, жесточайшие нравственные муки. Что он мог предпринять? Уехать назад?

Корабли были сожжены, его никто бы не выпустил, да и куда он мог теперь уехать, чтобы

признаться в ошибочности всего, чему поклонялся сам и учил других?

Единственно, что Кропоткину оставалось - уйти целиком в частную жизнь, надеяться

на кооператоров и кооперативное движение и писать об этике.

Последнее тоже не случайно.

В газете “Почин”, издававшейся в Москве все тем же А.М.Атабекяном, в феврале 1922