анархистов, которые видели, как их лозунги с требованием “безвластного общества”

сменяются чем-то чуждым. Это вызвало бунт - мужицкий, тупой и опасный, поскольку

анархисты при этом готовы были разрушить и сам музей Кропоткина во имя идеалов

своего кумира, как они их понимали. В этом А.М.Атабекян был не одинок. Справиться с

таким анархизмом, заставить его размышлять и учиться, было крайне трудно. Карелин

понимал, что его соратникам и преемникам, кроме основанной им газеты “Рассвет”,

нужно иметь еще один печатный орган за границей, через который уже непосредственно

могла идти просветительная орденская работа. Им стал новый журнал “Пробуждение”,

основанный в Детройте (США) все тем же Р.З.Эрмандом (Долининым).

Первый номер журнала появился только в апреле 1927 г., когда Карелина уже не было в

живых. За время, прошедшее после “бунта” Атабекяна, Кропоткинский Комитет и актив

Кропоткинского музея успели многое пережить. В 1925 г. в России были ликвидированы

последние остатки легального анархизма, в том числе и детище Карелина - ВФАК; на

нелегальном положении оказался “Черный Крест”, осуществлявший, кроме всего прочего,

42

связь с Детройтом и Чикаго, откуда шли деньги для помощи Музею и нуждающимся

анархистам. В то же время в Музей усилился приток молодежи, поскольку в

Исполнительное Бюро теперь вошел вернувшийся из суздальского концлагеря

А.А.Солонович, ставший преемником Карелина. “Пробуждение” тоже было их общим

детищем, и первый номер журнала открывался редакционной статьей, где - в допустимой

для ортодоксального анархизма форме - излагалась концепция “третьей социальной

революции”, указывалась необходимость овладения знаниями для строительства

“внутреннего человека” и выставлялась органическая связь большевизма с породившим

его российским самодержавием.

“Наша задача двоякая, - указывал ее автор, - собирательно-организационного и

воспитательно-просветительного порядка. Вокруг “Пробуждения” мы хотим сплотить ту

часть русской эмиграции, которая отреклась от прошлого - монархизма, и не приемлет

настоящего - большевизма, порожденного… этим прошлым”. Далее он объяснял, чем

страшна новая социальная революция: “Общество в целом только тогда прогрессирует и

поднимается на высшую ступень, когда в нем накопляется достаточно энергии, опыта и

сил, чтобы сделать шаг вперед от данной формы общежития к высшей, более

совершенной. Социальная же революция в лучшем случае является лишь одной из

крайних форм стихийного протеста, который в известных случаях может быть и

неизбежным, но в то же время не может быть, как правило, признан созидательным

процессом. В силу своей стихийности, а, следовательно, случайности, социальная

революция может таить в себе в одно и то же время розы свободы и шипы деспотизма и

реакции. На всех бывших в прошлом революциях лежит какая-то роковая печать

неудачливости. Почти все они не оправдали надежд, а русская революция, ввергшая

страну в какую-то дикую татарщину, являет собой разительный пример того, каковы

могут быть последствия социального бунта, стихийно разразившегося в стране культурно

отсталой, политически незрелой и потому подпавшей под власть политических фразеров и

демагогов… Мы хотим не руководить, а будить спящих, открывать глаза невидящим,

призывать к активности бездействующих, убеждать сомневающихся в правоте и

благородстве нашего идеала”<36>.

Подобная декларация переводила анархическое движение на совершенно новые

рельсы. И это было только начало. Напечатанная в том же номере статья Е.Долинина

прямо указывала, что “многие революционеры, в том числе и анархисты, проповедуют

социальную революцию, но очень немногие из них поняли истинную сущность этой

великой социальной катастрофы. Немногие из них уразумели также и такой вопрос:

какими должны быть пути подлинной социальной революции? Одни из них нам говорят,

что подлинная революция заключается в полной “экспроприации экспроприаторов”,