Шрифт:
— «Когда быки лягут на землю, уткнувшись мордами в хвосты, и не смогут подняться…» — повторил он вслух слова Умлимо, и охвативший его ужас сменился радостным возбуждением воина: все происходило именно так, как предсказано!
Никогда еще Умлимо не давала столь однозначного пророчества. Давно следовало понять, что происходит, но в суматохе событий Базо растерялся, и только сейчас до него дошло истинное значение смертоносной чумы. Он изнемогал от желания немедленно броситься на юг и бежать без передышки днем и ночью, пока не доберется до потайной пещеры в священных холмах.
«Вы, которые сомневались в словах Умлимо, теперь должны им поверить, — сказал бы он собравшимся индунам. — Вы, с животами, полными пива и молока, теперь глотайте камни!»
Базо хотелось пройти по всем шахтам, фермам и поселкам, которые строили белые, — там его соратники махали кирками и лопатами вместо сверкающих копий и ходили в обносках хозяев, а не в боевой форме своих импи.
«Помните ли вы боевой напев Изимвукузане Эзембинтаба, Кротов, роющих под горой? — спросил бы Базо. — А ну-ка вы, роющиеся в грязи, спойте со мной песню Кротов!»
Увы, время еще не пришло: третье, последнее, предсказание Умлимо пока не сбылось, и до тех пор Базо и его соратникам придется играть роль прислуги белых людей. Он с трудом скрыл дикую радость под маской традиционной африканской невозмутимости.
Выйдя из загона с мертвыми волами, Базо пошел к последней оставшейся повозке, в которой спали женщины и ребенок. Гарри Меллоу, завернувшись в одеяло, устроился под фургоном, где можно было не бояться ночной росы. Несмотря на большие успехи в изучении языка матабеле, он пока понимал не больше пятилетнего ребенка, и Базо заговорил медленно и отчетливо, тщательно подбирая слова:
— Все волы умерли. Одну лошадь убили буйволы, четырех забрал Хеншо.
— Значит, остается две лошади — на них поедут женщины. Джон-Джон может сесть позади матери. Остальные пойдут пешком, — не задумываясь, решил Гарри. — Когда мы доберемся до Булавайо?
Базо выразительно пожал плечами:
— Сильным и быстрым воинам понадобилось бы пять дней, а белому человеку, обутому в сапоги…
Маленький отряд был похож на горстку беженцев: вытянувшись длинной цепочкой позади двух лошадей, слуги несли на головах лишь самые необходимые припасы. Когда женщины спешивались, давая отдохнуть лошадям, длинные юбки путались в ногах и мешали идти. Всем остальным также приходилось замедлять шаг.
Изнывающий от нетерпения Базо забегал далеко вперед. Убедившись, что спутники не смогут ни увидеть его, ни услышать, он приплясывал, притопывал и протыкал несуществующего врага воображаемым ассегаем, сопровождая воинственный танец, гийя, старым напевом своего импи:
Словно крот в брюхе земли, Базо нашел тайный проход…Первый куплет песни увековечивал нападение отряда на горную крепость колдуна Пембы, когда Базо пробрался на вершину горы по подземному проходу. Именно в награду за этот подвиг Базо получил от Лобенгулы звание вождя и полагающийся к нему обруч индуны, а также право «войти к женщинам» и взять в жены Танасе.
Танцуя в лесу, он пел остальные куплеты, каждый из которых был сложен после какой-то знаменитой победы, — каждый, кроме последнего. Этот куплет ни разу не исполнялся Кротами на парадах: он рассказывал о последней атаке отряда на лагерь белых у реки Шангани. Базо сочинил его сам, лежа в пещере в холмах Матопо, едва избежав смерти от множественных пулевых ранений.
Почему вы плачете, вдовы Шангани, Когда трехногие ружья громко хохочут? Почему вы плачете, дети Кротов, Ведь ваши отцы выполнили приказ короля?Теперь в голову Базо внезапно пришел другой куплет — законченный и совершенный, словно его уже пели десять тысяч раз:
Дочери Машобане спросили: «Мертвы ли Кроты под землей?» Прислушайтесь, красавицу, — вы слышите. Как что-то шуршит в темноте?Базо выкрикивал слова, и деревья мсаса, одетые нежной красной листвой, слегка покачивались под восточным ветром, будто прислушиваясь к песне.
Ральф Баллантайн сделал остановку в Кингс-Линн.
— Напои лошадей и насыпь им зерна, — велел он, бросая поводья Яну Черуту. — Через час я уеду.
На веранду огромного дома с тростниковой крышей вышла Луиза.
— Ральф! Это ты! А я уж испугалась… — радостно воскликнула она, узнав пасынка.
— Где отец? — спросил Ральф, чмокая ее в щеку.
Выражение его липа заставило Луизу посерьезнеть.
— Он на северном участке, там ставят тавро на телят… А что стряслось? Ты сам не свой!
Ральф пропустил ее вопрос мимо ушей.