— Эй, внизу, берегись! — кричит Же-Ка, размахивается пустым баллоном — раз, два, три — и бросает его вправо. Мы завороженно и даже с некоторым страхом смотрим, как тяжелая железяка отскакивает сначала от самой стены, а затем от самого снега и летит к леднику в 1000 футах ниже нас. Грохот, который он издает при падении — особенно при последнем ударе о заметенный снегом камень, — просто великолепен.

Дикон сдергивает маску.

— Хочешь, я тебя сменю? — кричит он, задрав голову.

Вне всякого сомнения, в ветреный день его голос потерялся бы среди рева ветра, но сегодня воздух практически неподвижен. Рукавом рубашки я вытираю пот со лба, хотя мы просто стоим на склоне под вертикальной стеной, удерживаясь на месте с помощью передних зубьев «кошек» и острых клювов ледовых молотков в левой руке; правая рука сжимает веревку перил.

Жан-Клод улыбается, качает головой и смотрит на оставшийся участок стены. Затем возобновляет подъем, хотя останавливается чуть чаще, движется чуть медленнее, но сохраняет размеренный темп.

Проходит еще пятнадцать минут, и мы наблюдаем, как он бросает свое тело вперед, опираясь на зубья «кошек», переваливается через край ледяной стены, ведущей к Северному седлу, и вгоняет правый ледовый молоток в невидимую нам горизонтальную поверхность. Затем исчезает.

Несколько секунд спустя — очевидно, Же-Ка привязался к точке опоры, которую он организовал на поверхности седла, — его голова и плечи вновь появляются над краем, и вниз начинает спускаться вторая веревка.

— Давайте сюда лестницы! — кричит Жан-Клод.

Что мы и делаем, но только после того, как все восемь человек, стоящих и сидящих под отвесной стеной, криком приветствуют его.

Лестницы, которыми пользуются спелеологи, поделены на секции по 50 футов; для того, чтобы подняться на Северное седло, нужны все четыре. Не доверяя креплению, соединяющему смежные части, Же-Ка спускается и укрепляет каждую 50-футовую секцию короткими отрезками «волшебной веревки», ледобурами и крюками. Это тяжелая работа, и когда последняя лестница надежно закреплена, Жан-Клод уже весь мокрый от пота. Он спускается к нам к подножию ледяной стены; мы хлопаем его по спине и плечам, поздравляем своими охрипшими от разреженного высокогорного воздуха голосами.

Дикон демонстрирует шерпам и всем нам свою уверенность в абсолютной надежности лестниц, отстегнувшись от общей веревки и поднявшись наверх; зубья его «кошек» вгрызаются в деревянные планки. Мы по очереди следуем его примеру — Реджи замыкает цепочку, пропуская вперед всех носильщиков. Я поднимаюсь вслед за моим старым другом Бабу Ритой, который с ловкостью обезьяны карабкается по веревочной лестнице с деревянными ступеньками, оглядываясь и улыбаясь мне, пока я не начинаю сердиться. Мне хочется прикрикнуть на него и напомнить правило трех точек — во время восхождения три части тела должны иметь надежную точку опоры (например, две ноги и рука, две руки и нога, неважно), — но для этого придется снять кислородную маску, а я уже привык к преимуществам «английского воздуха». Бабу благополучно завершает подъем и протягивает мне руку, чтобы помочь рывком перебросить тело с лестницы на край Северного седла. Затем сильные руки Бабу хватают меня за предплечье и подмышку, помогая встать.

Я отхожу на несколько шагов от лестницы и окидываю взглядом вид, от которого захватывает дух.

Мы забрались на «полку», где предыдущие экспедиции ставили свои палатки, — впадину на северной стороне Северного седла, верхний ледяной гребень которого служит превосходной защитой от ветра и лавин. Однако «полка», где в 1922 году хватало места для нескольких десятков палаток, в 1924 году сократилась до ледового выступа шириной 30 футов, годного лишь для одного ряда палаток, а теперь ее ширина составляет меньше десяти футов. Слишком близко к обрыву и слишком мало места, чтобы служить нам четвертым лагерем.

Как бы то ни было, это превосходное место для отдыха, и почти все рассаживаются вдоль южной стены «полки». Я плюхаюсь на лед рядом с остальными и жду, пока появится Реджи с тремя последними шерпами. Она предупреждает их на непальском и тибетском, чтобы они не освобождались от груза — предстоит еще выбираться с этой защищенной, но узкой «полки», — а затем садится рядом со мной и повторяет на английском то, что сказала им.

Ветры и снежные лавины сбросили с «полки» все палатки и другие следы пребывания предыдущих экспедиций, кроме одной упавшей палатки зеленого цвета — брезент превратился в лохмотья, но один шест все еще торчит — прямо у наших ног. Я указываю ногой на зеленый брезент и говорю, обращаясь к Реджи и Жан-Клоду:

— Подумать только… Здесь мог спать Мэллори.

— Вряд ли, — возражает леди Бромли-Монфор. — Это наша с Пасангом палатка; мы поставили ее в августе, когда застряли тут на целую неделю.

Я уже перекрыл кислород и снял с лица маску, но теперь жалею об этом: она могла бы скрыть дурацкий румянец, внезапно заливающий мои щеки. Мы долго сидим и любуемся потрясающим по красоте видом — у нас под ногами змейкой уходит вдаль почти весь ледник Восточный Ронгбук (отсюда видна дорога до первого лагеря), слева к небу поднимается громада Чангзе, а справа небо разрезают нависающее плечо Эвереста и крутые, неровные участки Северного седла.

Жан-Клод оглядывается на сидящих шерпов.

— Где le Diacre? [52] — спрашивает он.

— Мистер Дикон? — говорит Реджи. — Он вместе с Ниймой Тсерингом, Тенцингом Ботиа и охапкой бамбуковых вешек пошел искать более подходящее место для четвертого лагеря.

— А мы почему сидим? — спрашиваю я.

Мы с Же-Ка с трудом поднимаемся на ноги, я снова включаю подачу кислорода, и мы идем по узкой полоске льда, отделяющей вытянутые ноги носильщиков от 1000-футового обрыва к леднику, по следам Дикона и двух шерпов, которые ведут вверх за пределы «полки», на само Северное седло.