Однажды он зашел в кабинет Лены, попросил последнюю распечатку, но, взяв в руки, задумался.

– Вы сделали небольшое отступление о половых пристрастиях Гитлера… И потом, возвращаясь к теме «вожди и сексуальность»…

– Я не хотела касаться этого вопроса, – попыталась объяснить Зворыкина, – просто, когда…

Но Кадилов не слушал.

– Весьма обширная тема, я давно собираю материалы по ней. А тут, кстати, все тот же американский издатель позвонил и спросил, нет ли у меня чего-нибудь в подобном роде. Пришлось сознаться, сказать, что имеются кое-какие наработки. Так он мне книгу заказал. То есть не заказал, а пообещал подготовить контракт, после того как я сдам эту рукопись. Причем сказал, что в свете нынешней толерантности взгляд на фюрера как на злодея может быть пересмотрен. В нынешней Европе, да и не только, гомосексуальность или педофилия – это не порок, не болезненная распущенность, а нормальная сторона половой жизни современного человека. И если я, то есть мы с вами сможем убедить читателя в том, что все военные преступления Гитлера – не что иное, как сублимация, попытка подавить в себе то, что рвалось наружу, но что осуждалось тогда общественным сознанием… Как вы на это смотрите?

– Я пока занята другой книгой, – напомнила Лена.

– Конечно, конечно, – согласился Максим Максимович, – но все же учтите, что нам предстоит долгая совместная работа.

Вполне возможно, что он говорил это и Рите Ковальчук, которая была уверена, что ее работа в клинике Кадилова – это навсегда. А Максим Максимович уволил ее, вернее, предупредил об увольнении – дал две недели срока на сборы. Теперь Рита появлялась с заметным опозданием и редко досиживала до самого конца рабочего дня. Она не скандалила, но когда встречала в коридоре Зворыкину, отворачивалась, скорчив брезгливую гримасу. Разговаривать с ней и объясняться Лена не считала нужным, в конце концов, они не были близкими подругами – да и вообще никогда не дружили.

Кадилов перестал вспоминать свою любовницу, словно той никогда и не было вовсе. Лишь однажды в служебном буфете, когда Лена обедала, сидя за одним столиком с Дмитрием Натановичем Рейнгольдом, Максим Максимович подсел к ним и завел неспешный застольный разговор о профессии. Правда, участвовал в этом разговоре только Рейнгольд, который просто кивал или односложно отвечал. Но Кадилову этого было мало, и он начал обращаться непосредственно к Лене.

– Студенты нынче не те пошли, – вздохнул он, – я недавно читал лекцию, посвященную столетию первого русского издания «Толкования сновидений», и попросил всех прочитать этот небольшой труд. Потом одну фифу во время зачета спрашиваю, в чем заключается функция сновидений, и эта дурочка начинает уверенно нести всякую чушь. Смотрю ее зачетку – практически круглая отличница…

– И при этом круглая дура, – согласился Рейнгольд. – Что мы, таких не видели прежде? Симпатичная хоть?

– Не в этом дело, – сделал озабоченное лицо Максим Максимович. – Если преподаватель говорит что-то на лекции, надо внимательно слушать, а не думать о том, как ему понравиться.

Он взглянул на Лену, словно ждал ответа на вопрос, заданный студентке, именно от Зворыкиной.

– Функция сновидения – защита сна, – сказала она. – Сновидение – компромисс между потребностью во сне и бессознательными желаниями. Галлюцинаторное исполнение желаний.

Кадилов кивнул, посмотрел на Рейнгольда и произнес, слегка понизив голос:

– Фрейд, конечно, не догма. Моя практика иногда дает довольно интересные примеры. Один крупный чиновник признался мне во время сеанса, что во сне он вступает в связь со своей тещей. В жизни он ее ненавидит: она старая, крикливая, злобная, настраивает против него жену и детей, а во сне он ее преследует, целует руки и шею, задыхается от страсти и желания…

– Врет он все, – усмехнулся Дмитрий Натанович, – хотя, скорее всего, его собственная мать была точно такой же. А отец был подкаблучником и пьющим. Твой чиновник алкоголем не увлекается, а быть подкаблучником не может в силу своего общественного статуса. Тещу он с большим удовольствием убил бы, но знает, что за это может последовать наказание, а потому проверяет твою реакцию на его выдумку. Ждет утешения и сочувствия, но, может быть, и совета, как замочить старуху.

– А вам что снится? – обратился Максим Максимович к Лене.

Она пожала плечами:

– Ничего такого. Но для меня важен не сюжет, а то, что окружает действие. Если вокруг солнечный день, шелестит листва на ветру, пахнут цветы и поют птицы, то, проснувшись, можно не вспоминать сновидение, потому что реальная жизнь уже кажется прекрасной, что бы в ней ни происходило. Если изучать сновидения и их влияние на человека, то сначала надо разработать методику…

– И я к тому же, – подхватил, чуть повысив голос, Кадилов, – я же сказал, что Фрейд – не догма, а руководство. Вы заметили, что работа в нашей клинике отличается от большинства отечественных и зарубежных практик? Мы активно внедряем групповую психотерапию, только в самом современном ее понимании, но не до каждого это доходит, а потому с некоторыми нам не по пути…

Лена не поняла, к чему он это говорит, обернулась и увидела Риту Ковальчук, которая, похоже, хотела подойти к их столику, но передумала и, по привычке бросив на Зворыкину уничижительный взгляд, направилась к барной стойке.

Она вернулась в свой кабинет. Села перед компьютером, пробежалась взглядом по последним строкам, потом вернулась почти к началу и набрала то, что пришло в голову прямо сейчас.

Сновидения не оберегают человека от попыток бессознательного завладеть сознанием беззащитного в состоянии сна человека. Сновидения – не что иное, как воплощение в зрительных образах приобретенных страхов, это некая прививка страхов, подобно прививкам, которые применяют для борьбы с оспой, туберкулезом или гриппом. Главное – правильно рассчитать дозу, иначе сны станут зловещей реальностью…

И вдруг она вспомнила сон, который снился ей этой ночью. Странно, почему она вспомнила его именно сейчас, ведь утром была в полной уверенности, что не помнит ничего – поздним вечером закрыла глаза, а когда открыла, то за окном уже светило неяркое августовское солнце. Она даже помнила, о чем говорила с мужем перед тем, как уснуть. Спросила, как продвигается вопрос с финансированием его проектов, и он ответил, что, скорее всего, ничего не выйдет.

А потом был сон. Лена увидела себя на даче, будто бы утром она выходит на крылечко домика. На ней коротенькая, почти неощутимая маечка. Светит солнце, поют птицы, свежий ветерок колышет колокольчики и ромашки. А там, в поле стоят Валерий Иванович и Ася. Лена идет к ним, но они, стоя на месте, непостижимым образом отдаляются от нее. Лена бежит к ним и оказывается в лесу, пропадает солнце, впереди, за стволами огромных елей, по-прежнему видны фигуры Валерия Ивановича и его девушки, их едва можно различить в полумраке. Лена продирается сквозь широкие колючие лапы елей и вдруг видит себя уже на оживленной улице города, в свете фонарей и фар идущих мимо автомобилей. И только сейчас замечает, что, кроме маечки, на ней ничего нет, а маечка эта слишком короткая, едва прикрывает живот. Собираются люди, их огромная толпа, через которую не пробиться… И все разглядывают ее наготу – пристально и с жадным любопытством. Приходится согнуться и прикрыться руками. Одна надежда на мужа, который выведет ее из этой толпы, но Николая нет. Лена смотрит по сторонам и видит его в автомобиле – большом и сверкающем новенькой полировкой с отраженным в ней сиянием фонарей. Муж сидит и беседует с неприятным мужчиной с толстенной золотой цепью на бычьей шее… И так обидно и горько от того, что он ее не замечает, хотя она рядом – только голову повернуть…