Голос доносился до нас отчетливо и громко, словно Нахадот стоял рядом.

— Я убил ее служанку. И ребенка, который принес нам вина. И мужчину, который сидел у постели твоего отца, пока тот оправлялся от болезни. Я убил троих стражей, которых эта старуха отправила подслушивать.

Он кивнул на Бебу, и та напряженно подобралась.

— После этого никто не осмеливался выказать даже тени удивления по поводу тебя.

Вот, значит, как. Мы решили разговориться? Я бы его расспросила, ох как бы расспросила, но тут бабушка учудила нечто настолько невозможно-невероятное-не-укладывающееся в голове, что слова застряли у меня в глотке. Она подскочила и заслонила меня собой — с кинжалом на изготовку.

— Что вы сделали с Йейнэ? — рявкнула она.

Я в жизни не видела, чтобы она так злилась.

— Что за мерзость Арамери приказали тебе сотворить с ней? Она — моя! Она — наша, у тебя нет прав на нее!

Нахадот расхохотался, и в его смехе звучал такой хлесткий, обжигающий гнев, что меня по спине продрал холодок. И я еще видела в нем эдакого обозленного на весь мир раба, несчастное существо, раздавленное горем? Ох, как же я была глупа…

— Думаешь, этот храм защитит тебя? — прошипел он.

Только тут я поняла, что он на самом-то деле не переступил через порог.

— Ты забыла, что твой народ некогда поклонялся в этих стенах и мне?

И он вошел в Сар-энна-нем.

Ковры подо мной исчезли. Пол из досок тоже растворился, под ним проступила мозаика из полированных полудрагоценных плиток и камней — многоцветных, переложенных золотыми квадратиками. Я ахнула — колонны вздрогнули, кирпичи вылетели и обратились в ничто, и моим глазам вдруг предстали Три Окна — не только Солнечное, но и Лунное и Сумеречное. Я и не думала, что на них нужно было смотреть одновременно. Как же много мы потеряли… А вокруг стояли изваяния существ, настолько прекрасных, чуждых и одновременно знакомых, что мне захотелось оплакать всех погибших братьев и сестер Сиэя, всех верных матери-Энефе детей, которых перебили, как бешеных собак, за то, что они решились отомстить за убийство матери. Я их понимаю. Я понимаю всех вас…

И когда факелы погасли и воздух вокруг затрещал от напряжения, я увидела, что Нахадот тоже поменял облик. Ночная тьма заполнила ту часть Сар-энна-нем, где он стоял, но эта тьма отличалась от той, что я видела в свою первую ночь в Небе. Здесь его аура подпитывалась воспоминаниями и энергиями древнего благочестия, и он предстал таким, каким был когда-то: первым среди богов, воплощением сладостных мечтаний и ночных кошмаров, союзом и единением всего самого прекрасного и ужасного. В вихре сине-черного несвета мне почудился отблеск лунно-белой кожи и глаза, подобные далеким звездам. Прекрасный облик перетек в нечто настолько неожиданное, что поначалу разум отказался воспринимать это. Однако виденный в библиотеке барельеф предупредил меня о подобной возможности. Во тьме высветилось женское лицо, гордое и властное и настолько ослепительно-прекрасное, что я возжелала ее так же, как желала его в мужском обличье, и мне вовсе не показалось странным и удивительным это любовное томление. Но лицо сменилось чем-то совершенно нечеловеческим и даже отвратительным — там шевелились щупальца, щелкали зубы, и я закричала от ужаса. А затем на месте лица склубилась тьма, и вот она-то и испугала меня более всего.

И он сделал еще один шаг вперед. Я чувствовала этот шаг — вместе с ним двигалось нечто невозможно огромное. Я услышала стон стен Сар-энна-нем — они оказались слишком тонкими и хрупкими и не вмещали в себя столь величественную мощь. Да что там — весь мир не смог бы удержать такую силу. И я услышала, как в небе над Дарром прокатился гром, и земля под ногами содрогнулась. Среди полуночной тьмы сверкнули белые зубы, острые, как у волка. И тут я поняла — надо действовать. Иначе Ночной хозяин убьет мою бабушку прямо у меня на глазах.

Прямо у меня на…

*

Прямо у меня перед глазами она лежит — обнаженное окровавленное распростертое тело, и это не плоть это все что может обернуться плотью и любым живым существом, но какая разница это то же самое что тело и плоть, и вот она мертва, и над ней надругались, а ее прекрасное совершенное тело разодрано в клочья и так не должно быть как это могло случиться и кто это сделал? Кто мог что все это значит он занимался со мной любовью и вот теперь вонзил нож в сердце? И тут все становится понятным — предательство. Я знал, что он зол, что он в гневе, но я даже вообразить не мог… даже представить не мог… Я говорил, что ее страхи беспочвенны. Я думал, что знаю его. Я соберу ее тело в мое и пожелаю, чтобы творение возродило ее к жизни. Наша плоть не предназначена для смерти. Но ничего не меняется, ничего не меняется, некогда я устроил такое место, как ад, и в аду никогда ничего не меняется, а все потому, что я не мог вообразить ничего более ужасного и отвратительного, и вот теперь я в аду.

А потом пришли другие, наши дети, и в глазах детей стоит ужас, одинаковый, их мать богиня, но я не вижу их горя перед глазами черная пелена. Я опускаю ее тело на землю, а на руках стынет ее кровь, наша кровь, кровь сестры возлюбленной ученицы наставницы подруги другого я, и когда я поднимаю голову и отчаянно кричу в ярости, миллионы звезд блекнут и погибают. Никто этого не видит, но я так плачу.

*

Я сморгнула.

Сар-энна-нем принял прежний вид — кругом тени и тишина, а былое величие погребено под кирпичной кладкой и пыльными досками и старыми коврами. И я стою перед бабушкой, хотя и не помню, как вскочила. Нахадот снова надел человеческое лицо, аура уменьшилась до обычных размеров, колышется, как темный плащ, и он пристально смотрит на меня.

И закрыла глаза ладонью.

— Я больше так не могу.

— Й-йейнэ? — Это бабушка.

Она кладет руку мне на плечо. Мне все равно.

— Значит, это все-таки происходит? — Я посмотрела Нахадоту в лицо. — Все идет так, как вы и хотели. Ее душа пожирает мою.

— Нет, — тихо отвечает Нахадот. — Я не знаю, что происходит.

Я изумленно посмотрела на него — и… словом, я не могла повести себя иначе. Последние несколько дней я только и делала, что пугалась, шарахалась и злилась — неудивительно, что это случилось. Я расхохоталась — дико, неудержимо. Я смеялась так громко, что эхо заскакало даже под высокими потолками Сар-энна-нем, и так долго я смеялась, что бабушка с беспокойством поглядела на меня — наверное, решила, что я сошла с ума. Возможно, я действительно обезумела, ибо вдруг мой смех перешел в крик, а радость сменилась свирепым гневом.