Сцена из спектакля

Т. Лаврова — Настя

Н. Дорошина — Василиса

А. Покровская — Наташа, О. Даль — Васька Пепел

Е. Евстигнеев — Сатин, А. Мягков — Барон

Мастера

Пьеса Стоянова написана в 20-х годах, претерпела разные времена, видела разные сценические интерпретации Больше года назад в городе Сливене спектакль поставил Вили Цанков. В «Современнике» повторен замысел, рисунок ролей и оформление сливенского спектакля. Это было опасным и увлекательным предприятием — разность темперамента, незнакомый этнографический материал... И в результате — спектакль, идущий два часа без антракта, сыгранный взволнованно и страстно.

Пьеса написана романтической прозой, чутко и с изяществом переданной Ю. Айхенвальдом. Это и житейская история распри двух молодых мастеров — Живко и Найдена, история любви, муки и гибели красавицы Милканы, но это и народная поэтическая притча, похожая на латышскую «Вей, ветерок», украинскую «Лесную песню»... Здесь люди — символы страстей и понятий...

Характеры изначально даны и не меняются. В первом шаге Михаила Козакова (мастер Живко), напряженной сдержанности, в тихом вибрирующем голосе таится вечная обреченность на страдание и ожесточенная готовность мести.

Таким он и пройдет до конца. Как пойманная в силок птица, бьется и кружится Милкана — А. Вертинская. Только в смерти найдет она покой от ненависти людской и станет похожа на ангела.

И как в «Ромео и Джульетте», смерть прекратит распри и страдания и убедит всех — и Живко, и потерянного, раздавленного Найдена (Г. Фролов), и старых закостенелых мастеров, — что человек и жизнь его дороже всего на свете...

Елена Фалькович. «Честита пролет!».«Неделя», 1969, 2 марта

М. Козаков – Живко

А. Вертинская - Милкана

Г. Фролов – Найден

А. Вертинская – Милкана

Сцена из спектакля

Чайка

...Люди натыкаются друг на друга, живут впритирку — и одновременно врозь. Ефремов заполняет сцену людьми даже тогда, когда по ремаркам им не нужно быть там во множестве... Герои «Чайки» любят говорить о своих сложностях, неурядицах, тупиках — сдержанность им не свойственна. В спектакле этот мотив усилен, интимнейшие признания делаются как бы на публику и вместе с тем в пространство, из которого не дождешься отзвука. Каждый хочет высказаться вне очереди, а необходимость слушать откровения другого представляется заведомо тягостной. В финале второго действия Треплев прямо на сцене исступленно, истерично стреляет в себя из охотничьего ружья... Можно спорить об этой режиссерской вольности, но в последовательности Ефремову отказать нельзя. Тусклую обыденность, представленную на сцене, он постепенно прессует в символ.

...Вот Тригорин, писатель, серьезный писатель, ушел в свое писательство, как в спасительную нору. Оно иссушает его, ибо нет притока свежих идей. Таким, судя по всему, был задуман герой. Наблюдая за исполнителем роли Тригорина, об этом пока лишь догадываешься. Треплев В. Никулина — это не антипод Тригорина... а, скорее, его удешевленное издание... А. Вертинская показала нам победу, но и вину Заречной заставила увидеть тоже

Спектакль этот насмешлив и трезв и начисто лишен прекраснодушия. Но он не был бы чеховским, если бы ограничился только этим. Доктор Дорн Е. Евстигнеева — человек недобрый, пожалуй, циничный. Но вот он, только что демонстративно отвернувшись от очередной попытки Медведенко вступить в контакты, вдруг кладет руку на плечо Треплева... И Полина Андреевна Т. Лавровой любит Дорна пусть смешно и плаксиво, по при этом самоотверженно глубоко. Даже Шамраев, который обычно давался только черной краской, в этом спектакле неоднозначен...

Спектакль еще неровен, негармоничен... Что-то, видимо, установится, дозреет — ведь работа театра во многом экспериментальна^ эксперимент этот живой, движущийся.

К. Щербаков. «Чайка» этого года». «Комсомольская правда», 1970, 5 июля

Л Толмачева — Аркадина

А. Вертинская — Нина, В. Никулин — Треплев

<