– Сколько ж к примеру, на ишо тута гнить, Олег Иваныч? Сил боле нет, давайте уж удумаем что-нить! А то сидим как мышь под веником – и двинуться не моги! Не по нашему это, как хотите…

Забайкальцы совсем приуныли. Посадив пленников под стражу на Центральной станции, Жиль, будто и думать о нас забыл. Скорее всего, дело было в пароходе – ремонт затягивался, а отправлять нас на пирогах Жиль не желал категорически. Дни тянулись невыносимо; по вечерам из-за хижин, занятых неграми, доносился барабан и заунывное пение. Днём – никакого веселья, только жалобные вопли избиваемых палками чернокожих работников да окрики надсмотрщиков. Овчарок только не хватает – а то был бы концлагерь в чистом виде. Ежедневно происходили жестокие расправы, порой выливавшиеся в казни; провинившимся неграм обыкновенно перерезали горло тесаками, а иных вешали столбах, специально вкопанных между хижинами и бараками. Пару раз путешественники стали свидетелями возвращения карательных – а как их ещё назвать? – отрядов; те приплывали на лодках, конвоируя на Центральную станцию партии невольников. Несчастные были в кандалах, все, как один, избиты и крайне истощены. Гибли рабы во множестве; трупы никто не закапывал, предпочитая упрощённую процедуру похорон. Могильщиками служили крокодилы, собирающиеся к гнилому берегу на любой всплеск. Дешево, сердито, и бесплатная охрана: иначе как на лодке, по воде не ускользнёшь – а все лодки под строгим присмотром.

– Зачем бельгийцы устраивают такое мучительство? – допытывался у Семёнова урядник. – Положим, душегубов и у нас хватает, но чтобы так-то над людьми изгаляться – где ж это видано? Насмотрелись мы в Туркестане да в Китае, как тамошние чиновники простой люд тиранят – но чтобы эдак…

– А европейцы негров никогда за людей не считали. – лениво отозвался Садыков. Он лежал рядом с Семёновым на травке, в тени хижины. Делать больше было решительно нечего. О книгах или газетах никто и не вспоинал, понимая нелепость подобных претензий. Один лишь Садыков ухитрился припрятать клочок бумаги и огрызок синего карандаша – и карябал, что-то, таясь от караульных.

Поручик постепенно оправлялся от болезни, и Семёнов начинал уже прикидывать – а не последовать ли совету неугомонного урядника? Их шестеро сильных мужчин; охрана, при всей кажущейся строгости, мышей не ловит. Оружия, правда, нет, но урядник с оставшимся забайкальцем божатся, что в темноте, по тихому, придавят часового, а уж там… Семёнов верил – он насмотрелся на воинские ухватки казачков и понимал, что чернокожие горе-стражники даже пикнуть не успеют.

Останавливали два соображения. Во первых – Берта. С первого дня Жиль поселил свою недавнюю хозяйку отдельно. Путешественники лишь раз-два в день видели, как она выходит на прогулку – всегда под охраной двух здоровенных негров с палками, которые защищали белую госпожу от назойливости чернокожих обитателей станци. Но, решись Семёнов и его товарищи на побег – Берту пришлось бы отбивать.

Вторым соображением была судьба находок – того, ради чего экспедиция и отправилась в эти забытые Богом края. Статуя тетрадигитуса, металлическая картотека, планшет-тинтура, мешочек с «зернышками» – даже под страхом смерти Олег Иванович не стал бы бросать эти сокровища.

Вот и приходится гнить в осточертевшей хижине, кормить москитов, присматриваться, прислушиваться – а вдруг кто-нибудь из конвоиров проблтается о том, где предатель Жиль держит свои трофеи? Призрачная надежда – негры почти не владеют европейскими языками, из отдельных выкриков, вроде «Пошёл»! «Стой!» «Назад!» и обширного набора грязных ругательств, особой пользы не извлечь. Разве что, время убить; кроме этого, единственное доступное развлечение – беседа. О чём? Да о чём угодно.

– Случилось мне как-то пролистать книжонку англичанина Джона Ханта «Место негра в природе». – продолжал рассказывать Садыков, – Так сей учёный муж не стесняясь, утверждает: «Кроме примитивных представлений о металлургии у африканцев нет искусства. Они ментально пассивны и нравственно неразвиты, а также наглы, неосторожны, чувственны, тираничны, имеют хищную натуру, угрюмы, шумливы и общительны».

Казаки не поняли мудрёного слова «ментально» – но внимательно слушали начальство. Урядник, силясь вникнуть в учёную речь, даже приоткрыл рот.

– А другой британец, сэр Чарльз Дилке – между прочим, депутат парламента – так и вовсе заявил: «Постепенное уничтожение низших рас – это не только закон природы, но и благословение для человечества».

– Низшие расы? – Кондрат Филимоныч ожесточённо поскрёб в затылке. – А что, видал я, как английские моряки на банановых да иных кокосовых островах с папуасами обращаются: будто те не люди вовсе. Что хотят – отымают, баб сильничают, жизни решают почём зря. А офицеры аглицкие енти безобразия вовсе не замечают, быдто так и надоть.

– А им только этого и надо! – отозвался поручик. – Даже в газетах пишут без всякого стеснения: «…Ненависть к ниггерам, которая возникла на протяжении жизни всего одного поколения, теперь странно характерна почти для всех англосаксов, за исключением профессиональных и сектантских филантропов» [78] . Филантропы – это те, кто другим помогает, просто так, даром – поспешил пояснить Садыков, заметив тяжкое недоумение на лице кондуктора.

– Христа ради, значить. – глубокомысленно кивнул тот. – О душе радеют. Как же, доводилось повидать…

– Поручик прав – вступил в беседу Семёнов. – Насилие над чернокожими в их родных странах у англичан, да и у бельгийцев – их, можно сказать, дрессированных болонок – преступлением не считается. Некий Карлайл, юрист, так и утверждал: «Только жёсткая диктатура способна дисциплинировать ленивого чёрного «джентльмена» с бутылкой рома в руке, бесштанного, глупого и самодовольного». Или вот слова английского посла в Турции – «…Восточные люди физически и умственно определённо отличаются от нас. У них более низкая организация нервной системы, как у грибов или рыб».