– Да ладно, – ухнула сова, снисходительно махнув укороченным крылом, – уж какая есть! Главное, живая… вот уж когда я порадовалась, что тебя не ухайдокала до смерти!

– В каком смысле? – насторожился я.

– Так ты ж дал мне улизнуть, – хихикнула она этак по-свойски, этак компанейски, словно мы с ней были невесть какие друзья-подружки. – Мог бы крик поднять, чтобы Белый Волк с его помощничком меня прикончили, а ты промолчал… Как чувствовал, что я в долгу не останусь, что еще пригожусь тебе.

– Вот кошмар! – простонал я, вспоминая, как серое перышко унеслось в лес. Я его глазами проводил – и промолчал, да, правда. Думал, ничего страшного в этом нет. А оказывается…

– Дурашка, – ласковенько так, противненько проклекотала сова, – кошмар – это твое положение! Ведь не воротишься к своим… так и останешься зверюгой! Неужто в самом деле охота под какой-нибудь кривой елкой в метель сдохнуть? Могла бы, конечно, Гатика своими когтищами тебя спасти, Ликантроп ей эту тайну открыл – помнишь, как он в лесу смотрел на нее? – да ведь сбежала Гатика! И не вернется! Конечно, кому помирать охота? – Сова насмешливо ухнула. – Так что можешь только на себя полагаться. Ну и на меня… Хочешь человеком снова стать – давай шевелись, открывай могилу! Лапы у тебя крепкие. Скорей, ну! Всего-то и делов, что пару раз копнуть, а потом крышку когтями поддеть. А там клок зубами оторвать – пара пустяков. Одежка-то для мертвых на живую нитку шьется, вмиг справишься. Затем сжечь этот клок – и все! Все твои беды кончены!

– Сжечь? – тупо повторил я. – Где ж тут жечь?..

– Да я помогу, помогу костерок развести! – оживленно захлопотала сова. – Мне это раз плюнуть!

И она начала перхать своим покривившимся клювом на сухую траву, притопывать и приговаривать:

– Разгорись, огонь, не уймись, пожар! Пожги оборотня, человека оставь!

Потянуло дымком.

Сова затопталась быстрей, заухала погромче:

– Разгорись, огонь, не уймись, пожар! Пожги оборотня, человека оставь!

И в самом деле – в кучке травы просверкнул огонечек.

Я смотрел как зачарованный.

Вот оно – мое спасение! Я почти дома!

– Дяденька… – вдруг долетел до меня жалобный голосок. – Вы не видели мою маму? Она обещала ко мне каждый день приходить, а не пришла.

Опять этот мальчишка, как его… Мишенька Кузнецов…

– Сейчас ночь, – тупо проговорил я. – Ночью на кладбища никто не ходит.

– Но вы же пришли? – спросил мальчишка уже почти сквозь слезы.

– Я… нечаянно, – пробормотал я, не вполне понимая, что говорю. – Я заблудился. А твоя мама придет утром. Здесь, наверное, все сейчас закрыто. А утром ворота откроют – и она придет. Ты… подожди. Возвращайся в… – Я осекся. – Ну, туда, – мотнул головой в сторону могилы, – возвращайся, лежи тихонечко и жди маму.

– Ага, – уже повеселей сказал мальчишка. – Они мне тоже говорили, что мама утром обязательно придет и чтоб я спал, а мне как-то… холодно было. И страшно…

– Кто «они»? – не понял я.

– Мои прабабушки и прадедушки, – ласково сказал мальчишка. – Если б не они, мне бы тут вообще плохо было. Я бы, наверное, плакал все время. А они меня утешали…

Я пригляделся и заметил, что в той же оградке, где стоял крест с именем этого мальчишки, находится еще несколько могильных памятников и над ними реет несколько бледных силуэтов.

Значит, вот они – его прадедушки и прабабушки. Утешают малыша, пока не пришла мама… Заботятся о нем. И ужасно горюют, наверное, что он так рано оказался с ними!

– Да чего ты их боишься-то?! – нетерпеливо проухала сова. – Давай, ну! Они тебе не смогут помешать! Где им!

Я их не боялся. И даже не думал, что они могут мне помешать. Я просто представил себе утро.

Вот кладбищенские ворота открылись, и первой в них входит женщина в черном. Сама еле живая от горя, она идет проведать своего умершего сына. Она обещала ему приходить каждый день. В руках у нее конфеты и игрушки. Она каждый день будет приносить сюда конфеты и игрушки… Всю жизнь. Пока сама не умрет и ее не опустят в могилу рядом с могилой ее сына. Она надеется, что ждать придется недолго.

Она подходит к холмику, который вчера так заботливо убрала цветами, – и видит, что цветы и венки раскиданы, земля разрыта, крышка сорвана, а от одежды ее сына, ее маленького мертвого сына, оторван клок!

Что с ней станет, с этой женщиной, с этой матерью?..

Я лег на землю и уткнулся носом в лапы. Закрыл глаза и тихонько завыл.

Я не смогу. Я знаю, что не смогу этого сделать.

Мамочка, папа, вы меня простите… Я не вернусь.

– Ну! – уже даже не ухнула, а почти рявкнула на меня сова. – Вставай! Чего разлегся?!

Я не пошевелился.

Карга принялась злобно клевать меня, изо всех сил стараясь заставить подняться, но я не чувствовал боли.

Странное оцепенение овладело мной. Как будто кто-то натягивал на меня тяжелое темное одеяло. И чем плотнее укрывало оно меня, тем безразличней мне было все, что происходит. Краем сознания я понимал, что мое безвозвратное превращение в волка уже началось, что скоро во мне не останется ничего ни от оборотня, ни – тем более! – от человека, но ничего не мог с этим поделать. Да и не хотел.