А еще среди всей этой мешанины оказалось множество рыб, снующих по траве на коротеньких ножках и с тупым изумлением замирающих перед прекрасным женским портретом, косо торчащим из гигантской перламутровой раковины улитки.

Что-то затрепетало вверху, и Данила резко вскинул огнестрел.

Крошечные детки-нелюди, мелко трепеща крылышками, реяли в воздухе, то глядя серьезно, то хохоча.

У одного в руках невесть откуда оказалась коробка цветных мелков, и вот уже малыши расхватали мелки и начали старательно размалевывать каменную стену полуразвалившегося дома. Одному мешал острый рыбий хвост, который достался ему вместо ног, потому детенышу не удалось схватить мел, и его ангельская мордашка искривилась в беззвучном плаче.

К горлу Данилы подкатил ком.

Рядом громко всхлипнул Эльф – и вдруг затих, словно задохнулся.

Данила обернулся.

Эльф стоял недвижимо, бессильно свесив руки, без кровинки в лице, и расширенными глазами смотрел куда-то вдаль.

Данила проследил за его взглядом и понял, что перед ним оказалось самое страшное из того, что ему довелось увидеть в этом мире.

Потому что он увидел Лёльку.

Это было ее лицо, и руки, и плечи, обтянутые замурзанной футболкой с зеленой надписью: «Корректор», и ее короткие кудряшки. Она бежала, странно взмахивая руками, словно пугаясь своих размашистых движений, протяжных прыжков, пугалась той стремительности, с которой несли ее… с которой несли ее четыре лапы, ибо теперь лишь до пояса она была прежней Лёлькой, а ниже обладала гибким звериным телом, покрытым длинной мягкой шерстью – рыжевато-белой, с ярко-рыжим хвостом.

И джинсы выделялись на этой шерсти синеватыми линялыми пятнами.

Задние лапы были обуты в кроссовки.

Данила вскрикнул от ужаса – и прижал ладони ко рту.

Но Лёлька уже услышала его.

Она замерла, осторожно вытянув шею, пытаясь понять, откуда исходит звук, но лишь скользнула глазами по двум неподвижным человеческим фигурам – и отвлеклась на цветок, который слабо колыхался под ветром.

Лёлька трогала его лапой и низко-низко склонялась, приникая к нему лицом, пытаясь поймать легкий аромат. Она описывала вокруг цветка круги, недоверчиво поглядывая на трепещущие лиловые лепестки. Резко наскакивала на него, видимо недоумевая, почему цветок не пугается и не убегает, и досада, обида, почти печаль искажали порой ее лицо.

И вдруг, взбудораженная порывом ветра, Лёлька поежилась, а потом потянулась, раскинула руки и вновь пустилась вскачь. Глаза ее сияли, шерсть блестела, отливая то золотом, то серебром в солнечных нежарких лучах…

Данила стоял как окаменелый, а Эльф вдруг сорвался с места и кинулся к Лёльке.

Она чуть не налетела на него; замерла, попятилась, недоверчиво присматриваясь, вытягивая шею.

Эльф протянул к ней руки, но Лёлька отпрянула, подрагивая ноздрями, как будто ее раздражал запах человека. И тогда Эльф, пошевеливая пальцами, болезненно улыбаясь, негромко, успокаивающе пробормотал:

– Лёлька… кис-кис-кис…

Словно она и впрямь была кошкой, всего лишь кошкой!

И тут же, спохватившись, осекся.

А Данила по-прежнему не мог шевельнуться, только тяжелый стон – вернее хрип вырвался из его пересохших губ.

Кошка-Лёлька обернулась.

Какое-то мгновение они с Данилой неподвижно смотрели в глаза друг другу, потом ее вспыхнувший было взор потускнел, и Лёлька понуро побрела прочь. Но далеко не ушла, а остановилась над цветком и вновь принялась его рассматривать, то и дело взглядывая исподтишка на Данилу и хмурясь.

Вдруг она тонко вскрикнула и провела дрожащими руками по телу, как бы осознав себя наконец в новом и пугающем облике. А потом, испуская протяжные, рвущие душу вопли, метнулась прочь – туда, где еще полыхали беседка и ограда.

– Стой! – крикнул Данила так, что у него заломило в висках. – Стой!..

Но было поздно.

Лёлька с разбегу бросилась в костер, и пламя охватило ее.

Уже утихающий было огонь вспыхнул с новой силой, и какие-то мгновения подбежавшие Данила и Эльф ничего не видели в струящейся завесе дыма.

Потом они разглядели, как что-то черное рвется и мечется в центре огненного цветка, и вдруг лицо Лёльки глянуло на них, взметнувшись над костром. Казалось, оно отлито из сверкающего металла, с вихрями пламени вместо волос!

Но вот лицо как бы расплавилось и заструилось в костер.

Огонь вмиг погас, будто над ним растаял айсберг.

Данила отвернулся и даже зажмурился, не в силах смотреть на мертвое тело Лёльки, которое должно было лежать на пепелище.

Странный звук, раздавшийся где-то у его ног, заставил Данилу открыть глаза.

Он не слышал этого звука очень давно и даже не сразу вспомнил, что это мяуканье.

Опустил голову – и увидел крошечного ушастого котенка, который, отчаянно пища, улепетывал по траве, устлавшей мостовую, в панике озираясь и снова ускоряя бег. Был он белый, с пепельно-рыжими подпалинами и ярко-рыжим хвостом. И Данила долго провожал его остекленевшими от изумления глазами, пока его вдруг не осенила догадка и он не обернулся к костру…

На черных угольях лежала Лёлька.

Живая и невредимая! Ее футболка и джинсы были лишь слегка тронуты огнем.