— Холодно, — сказал он. — Везде холодно.

— Только не во Флориде, — сказала Жозе.

— Даже во Флориде. Бернар, дорогой мой, — вдруг произнес Алан, и тот даже вздрогнул, — дорогой Бернар, давай забудем, что рядом с нами эта молодая женщина. Забудем, что в вас сидит самодовольный французик, а во мне — маменькин сынок.

Бернар пожал плечами. «Странно, — подумала Жозе. — Он знает, что я уйду от Алана, что мы вместе возвратимся в Париж, и именно он оказывается обиженным».

— Вот так, — продолжал Алан. — Мы об этом забыли. А теперь немного потолкуем. Шофер! — крикнул он. — Отвезите нас в какой-нибудь бар.

— Я хочу спать, — сказала Жозе.

— Потом выспишься. Мне надо поговорить с моим другом Бернаром, у него чисто латинское понимание любви, и он может просветить меня по поводу моих семейных дел. И потом, у меня жажда.

Они очутились на Бродвее, в маленьком пустом баре под названием «Бокаж» [2] , и это слово заставило Жозе улыбнуться. Какое представление мог иметь хозяин бара о роще в Нормандии? Ему, видимо, понравилось само звучание двух французских слогов. Алан заказал три порции горячительного и пригрозил выпить все три, если они закажут что-либо другое.

— Итак, мы забыли о Жозе, — сказал он. — Я вас не знаю, я — незнакомый пьянчужка, которого вы повстречали в баре и который надоедает вам своими излияниями. Я буду звать вас Жан, это типичное французское имя.

— Что ж, зовите меня Жаном, — сказал Бернар.

Его пошатывало от усталости.

— Дорогой Жан, что вы думаете о любви?

— Ничего не думаю, — ответил Бернар. — Решительно ничего.

— Неправда, Жан. Я читаю ваши книги — ну, по крайней мере одну прочел. Вы много размышляете обо всем, что связано с любовью. Так вот, я влюблен. Влюблен в женщину. В мою жену. Я люблю ее безжалостно, ненасытно. Что прикажете мне делать? Ведь она хочет бросить меня.

Жозе посмотрела на мужа, потом на сразу проснувшегося Бернара.

— Если она покидает вас и вы знаете почему, мне нечего добавить.

— Я сейчас объясню, как все себе представляю. Любовь, ее ищут. Жертвуют многим, чтобы найти. И вот один из двух обрел ее. В данном случае речь идет обо мне. Моя жена была на верху блаженства. Она, словно ручная серна, подходила ко мне, чтобы отведать из моей ладони этот нежный, неистощимый плод. Это была единственная серна, которую я соглашался кормить.

Он залпом выпил свой бокал, улыбнулся Жозе.

— Я надеюсь, вы простите мне эти сравнения, мой дорогой Жан. Многие американцы в душе — поэты. Короче, моя жена пресытилась, ей захотелось чего-то другого, а может, она не выносит, чтобы ее кормили насильно. Но я все еще храню этот плод, ощущаю его тяжесть на своей ладони. И хочу, чтобы она его вкушала. Что же делать?

— Вы могли бы вообразить, что она тоже держит плод в руке и… Впрочем, ваши сравнения меня раздражают. Вместо того чтобы воображать себя щедрым дарителем, вам не мешало бы осознать, что и у нее есть чем одарить другого, попытаться понять ее, что ли…

— Вы женаты, мой дорогой Жан?

— Да, — сказал «Жан» и как-то сразу сжался.

— Ваша жена любит и кормит вас. Вы не бросаете ее, хотя она вам и наскучила.

— Я вижу, вы хорошо осведомлены.

— Вы не бросаете ее по той причине, которую называете жалостью, не так ли?

— Это вас не касается, — сказал Бернар. — Речь идет не обо мне.

— Речь идет о любви, — сказал Алан. — И это надо отметить. Бармен!..

— Прекрати пить, — сказала Жозе.

Она произнесла это почти шепотом. Ей было не по себе. Она и вправду питалась любовью Алана, в ней она находила смысл жизни, а может, и основное занятие, хотя она и боялась признаться себе в этом. Однако она и в самом деле больше так жить не могла. Она не хотела, чтобы ее «насильно кормили», как он выразился. Алан продолжал:

— Итак, вам надоела ваша жена, мой дорогой Жан. Некогда вы любили Жозе или, точнее, полагали, что сможете ее любить, она вам уступила, и вы разыграли грустную, сентиментальную комедию, исполнили ее в унисон. Ибо ваши скрипки хорошо сыграны и настроены, разумеется, на минорный лад.

— Может быть, и так, — сказал Бернар.

Он взглянул на Жозе, и они не улыбнулись друг другу.

В это мгновение она дорого бы заплатила, чтобы страстно любить его, ведь тогда она смогла бы хоть как-то возразить Алану. Бернар понял ее мысли и покраснел.

— А вы, Алан? Взгляните на себя со стороны. Вы любили женщину и отравили ей жизнь.

— Это не так мало. Вы считаете, что кто-то способен ее жизнь наполнить?

Мужчины повернулись к ней. Она медленно встала.

— Я просто в восторге от вашего спора. Раз вы про меня забыли, я удаляюсь. Продолжайте в том же духе, а я пойду спать.

Не успели они подняться, как она оказалась на улице и остановила такси. Она назвала шоферу мало знакомую ей гостиницу.

— Поздно, — прошептал шофер с видом знатока, — уже поздно ложиться спать.