— Меня интересуют ваши отношения с отцом. Повторяю: вы можете отказаться от показаний.

— Что уж тут отказываться… Все равно от других узнаете. Так уж лучше от меня.

— Ваше мнение об отце?

— Он был великий ученый.

— А человек?

— Человек? Хороший, но не по отношению ко мне.

— Я знаю, он любил вас. Хотя и не знаю, что такое любовь.

— Этого не знает никто из смертных, — улыбнулась Мартина, решив, что собеседник решил пошутить, чтобы немного разрядить обстановку.

— Я знаю множество определений любви, но ни одно не исчерпывает предмета.

— Да, отец любил меня. Но любовь деспота хуже ненависти. Уволив Эребро, он сломал нашу жизнь.

— Вы остались без средств?

— Я сама отказалась брать у него деньги, — сверкнула глазами Мартина.

— Гордость, понимаю. Но разве не мог Эребро найти в другом месте работу по специальности?

— Извините, Сванте, вы рассуждаете, как ребенок. Кто же возьмет физика, которого уволил сам Завара?

— Вижу, вы еще что-то хотите сказать.

— Мы с Эребро ждем ребенка.

— Знаю.

— Знаете?.. Ну, все равно. Я, когда мы освободимся, ни минуты лишней не останусь на вилле. Это проклятое место. Лучше побираться будем, под мостом в мегаполисе ночевать!..

— Какова во всем этом роль Сильвины?

— Мне кажется, именно мать рассорила нас с отцом.

— И как вы после всего этого начали относиться к отцу?

— Я возненавидела его. Думайте обо мне что угодно, Филимен. И подозревайте, в чем хотите, — отрезала она.

— Успокойтесь, Мартина. Я пока только собираю сведения.

— А мне все равно, — произнесла она, с неприязнью глядя в невозмутимое, младенчески розовое лицо молодого сыщика.

— Мне необходимо определить высоту психологического барьера, который отделяет одного человека от убийства другого человека. Туннельный эффект в применении к нашему миру.

Не понимаю…

— Вы свободны.

Мартина резко повернулась и пошла, не попрощавшись.

— Минуточку! — остановил ее возглас Филимена. Она остановилась.

— Я знаю, вы сейчас встретите Эребро. Пришлите его, пожалуйста, ко мне, — попросил Сванте.

…Мартина ушла от Рабиделя с Делионом, как бы передав им свою тревогу.

— Она заряжена тревогой, как туча грозовым разрядом, — покачал головой марсианин.

— Зарядишься тут! Мы столько торчим на этой проклятой вилле, а даже не знаем, как продвигается следствие.

— Спроси у Филимена. Ты больше всех общаешься с ним. — Характерным для марсианина было то, что он иногда путал обращение на ты и на вы — следствие знания большого количества языков.

— Как же, спросишь у него! Он говорит со мной только о физике. Да еще обещает с помощью туннельного эффекта найти убийцу.

— Не нравится мне все это.

— А у меня начинает складываться ощущение, что каждый допрос приближает его к цели.

— Каким образом?

— Трудно объяснить. Филимен, как паук, каждого он опутывает паутиной. Я имею в виду — паутиной логики и памяти.

— Логики — понятно. Но при чем здесь память?

— Сванте запоминает все, что ему говоришь. Абсолютно все. Самые мелкие детали. Я не раз убеждался в этом.

— Толку от этих бесконечных допросов…

— Не скажи. Вина того, кто поднял руку на Завару, обязательно проявится и будет неопровержимо доказана. Когда все логические схемы будут выстроены, преступник появится, как черт из табакерки.

— Не могу видеть его оловянные глаза, — пожаловался Рабидель. — Они прожигают насквозь. Что-то в них есть нечеловеческое. Что же касается этих бесконечных досье, которые он собирает на каждого, то из них можно надергать все что угодно.

— Боишься? — поддел его Делион.

— Пусть боится тот, у кого совесть нечиста.

— Боишься, боишься, — не отставал Делион.

— А ты проницательный. У своего Сванте научился? Ну да, я боюсь, боюсь, если тебе угодно. Боюсь следственной ошибки. Филимен напутает — кто его поправит?

— А улики?

— За этим дело не станет. Взять хоть отпечатки пальцев на револьвере, из которого убит Арнольд, их оставил каждый из нас.

— Я со Сванте общаюсь достаточно и уверен, что на подтасовку фактов он неспособен и действует добросовестно.