И бесполезно было твердить себе, мол, Офелия, не делай глупостей. Может, я слишком давно была одинока. Может, у меня после родов изменился гормональный фон – до беременности я преспокойно обходилась без секса годами. Со здоровыми молодыми женщинами так бывает: в двадцать ничего не нужно, но к тридцати сексуальность раскрывается… Проклятье, о чем я вообще думаю?!

– Прости, – растерянно сказал Август.

– Что? – я не поняла, о чем он вообще.

– Ты же знаешь, человек способен вложить в прикосновение… Делла, я дьявольски устал. Мне казалось, я вчера понимал, насколько устал. Не-ет, вчера я был живчик. Вот сегодня – сегодня я понимаю. Что будет завтра, страшно подумать. Прости. Я не нарочно.

– Ты… – Я видела его как в тумане, до меня с трудом доходило, о чем он говорит.

– Знаешь, если бы ты пришла в мою каюту сегодня, все было бы иначе.

– О как! – Странно, что я находила в себе силы на иронический тон. Правда, я не могла отделаться от ощущения, что мое участие в диалоге проходит мимо сознания, на полном автопилоте.

– Да. Хотя не могу поручиться за то, как именно было бы. Может, я довел бы тебя до слез, потом обнял и половину ночи утешал. А может быть, я сам уткнулся бы тебе в плечо и всю ночь рыдал.

Я словно бы проснулась.

– Август, ты…

– Не беспокойся, я справлюсь.

– Я тоже.

Объявили посадку. Август кивнул мне и пошел к терминалам. Там уже скопилось пять или шесть человек, собиравшихся лететь этим лунным рейсом. Я не сдвинулась с места. С обеих сторон меня обтекала толпа, я понимала, что мешаю, но – не шевелилась.

Август прошел через терминал, обернулся через плечо, одарил меня темным, тревожным взглядом – и словно провел черту. Уже через мгновение я видела только его гладко причесанный затылок. Спина прямая, голова высоко поднята, глаза небось сонные и ничего не выражающие…

Герцог Кларийский приступил к работе.

Джет Ашен, вместе с которым я пошла к министру, удивлялся. На моем лице жила легкая, но очень заметная блаженная улыбка. И это – на фоне сцены, которую нам закатил Ронту.

А я всего лишь думала о том, что подобную сцену даже Август представить не смог бы.

Колин Ронту рвал и метал. В буквальном смысле слова. Я в некотором обалдении следила за тем, как он бегает по кабинету, хватает то один, то другой предмет и швыряет его на пол. Если предмет не разбивался, министр топтал его ногами. И все это – не прекращая кричать.

Вот кричать ему не следовало. Если детская разрушительность еще выглядела забавно, то крик делал его неплохое, в принципе, лицо решительно безобразным. Кожа пошла красными неровными пятнами, губы оттянулись, врезавшись уголками в щеки, нос при этом стал аж лиловым, а глаза побелели. Вообще, на мой взгляд, человека с такой физиологической реакцией на стресс нельзя и близко подпускать к ответственной работе. Даже тесты не нужны. Хватит и того, что он, понервничав, краснеет неравномерно.

Нормальный человек в гневе или полностью бледнеет, или краснеет. Опять же, полностью. Считается, что первая реакция свойственна особям скорее невысокого ранга, которые при запуске панической реакции «бей или беги» побегут, даже если бежать некуда. Вторые – опять же, так принято считать – ударят. Красные вроде бы опережают белых в скорости реакции. Но у белых в случае ранений больше шансов выжить – поскольку характерное побледнение означает, что адреналин вызвал спазм мелких кровеносных сосудов, чем предотвратил массивное кровотечение. При этом белые чаще красных страдают от нарушений мозгового кровообращения – еще бы, ведь не все сосуды после спазма возвращаются к нормальному функционированию.

На практике, конечно, было все иначе. Макс в гневе белел до призрачного состояния, но хотела бы я увидеть того человека, который обгонит его в скорости реакции. Если только Август… И потом он ничего не помнил. Август сначала бледнел, потом влезал в драку и вылезал победителем, но уже раскрасневшимся. Точно так же было у Криса, у Павлова, да и у меня самой. Люди, красневшие сразу, как правило, в обыденной жизни вечно страдали от бесконечных язв и язвочек в кишечном тракте, от панкреатита, а потом – от ишемических атак и инсультов. Таким был дед Макса. Но я ни разу не видела, чтобы они в гневе дрались хоть сколько-нибудь осмысленно. Пустое размахивание кулаками и вопли.

А чего ждать от пятнистых, не знал никто. Среди них хватало истинных истериков, но не было ни одного психически уравновешенного человека. Вообще, такая пятнистость говорит о том, что вся гормональная система работает избирательно. Я бы даже сказала, мозаично. И какие решения примет такой человек в стрессе – предугадать невозможно. Потому что он пользуется не системой ценностей, а набором запчастей от нее, объединенным инстинктом самосохранения. Или программой самоуничтожения. В любом случае к управлению такого человека допускать нельзя. Пусть занимается искусством, там его необычный взгляд на мир может даже войти в моду.

Ашен тихо стоял, пережидая бурю, для чего прикинулся мебелью. Я вспомнила, какую характеристику ему дал Август: патологический трус. Ручаюсь, Джет далеко не впервые видел министра в таком состоянии. Но – прятался и помалкивал. А мне было все до фонаря. Я почти не слушала, что там несет министр. Ну да, «сорвала миссию», «леди Выскочка» и так далее. Интересно, он что же, рассчитывал подложить меня под Энрике, мечтал, что я от любви к нему ограблю собственного босса, а тут я возьми да уйди в отставку? Что за дурь, главное, все как помешались на этой идее. Вот разозлюсь да отыщу, кто первый вякнул, будто нас с Энрике связывает нечто большее, чем общие воспоминания.