За спиной Шинтаро, в дальнем конце коридора, послышались чьи-то голоса, Мидорима отвлёкся только на секунду, а когда снова взглянул в кабину лифта, Такао уже не было. Он опять исчез. С той лишь разницей, что сейчас Шинтаро было странным образом легче на душе, чем в предыдущие разы. То ли от того, что, похоже, у него появились новые элементы головоломки, которую ещё предстояло собрать. То ли от мягкой улыбки Такао, странным образом успокаивавшей его расшалившиеся нервы.

Комментарий к Глава 1.5. Амбивалентность

Амбивалентность - один из симптомов шизофрении - двойственность в отношении к чему-либо, выражающаяся в том, что один и тот же объект вызывает у человека одновременно два противоположных чувства.

========== Глава 1.6. Бредоподобные фантазии ==========

Как только бригада пожарных сняла оцепление и позволила студентам вернуться в кампус, Шинтаро отправился в свою комнату и мгновенно захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной. Голова гудела не столько от пережитых за сегодня треволнений с пожаром на фоне прогрессировавшей бессонницы, сколько от того, что в мысли, связанные с Такао, атаковали сознание нескончаемым потоком. Шинтаро не знал, за какую хвататься первой, и одновременно боялся потерять даже самую маленькую и незначительную из них.

Сделав два глубоких медитативных вдоха и налив себе стакан холодной воды, Шинтаро сел за стол, бесцельно уставившись в деревянную поверхность столешницы. Он ощущал насущную потребность структурировать всё, что он знал о Такао, и ощущал её настолько остро, что был уверен, что он не сможет спокойно жить дальше, если этого не сделает. Ни заниматься научной работой, ни общаться с однокурсниками, ни вернуться домой. Не сможет, разумеется. Шинтаро залез в шкаф и дрожащими руками достал оттуда лыжную палку и порванную рубашку и выложил их на стол. Туда же перекочевала из верхнего ящика его стола фотография двенадцатилетней давности, на которой был Такао. Какое-то время он смотрел на профиль своего преследователя-спасителя и поймал себя на том, что искренне сожалеет, что это фото не могло передать живости и подвижности, которыми обладал Такао, его хитрой усмешки и ясных серых глаз. Отбросив совершенно ненужные в данный момент и так не характерные для него мысли, Шинтаро схватил чистый лист бумаги и простой карандаш и принялся писать всё, что приходило на ум.

Он начал с простой записи: «Такао = дежавю». Далее последовали тезисы о том, что Такао его, разумеется, знает и знает также, когда с ним должны произойти неприятности. Затем – аргументы в пользу того, что Такао не галлюцинация: порванная рубашка, запах шампуня и ощущение тепла под пальцами, когда Шинтаро к нему прикасался. Наконец, факт присутствия Такао на старой фотографии и оброненная им больше десяти лет назад суперсовременная лыжная палка, а также сказанная им сегодня фраза про Джона Нэша, Нобелевскую премию и какой-то фильм, получивший премию Оскар, разумеется.

Шинтаро оглядел занявший ровно страницу список, молча кивнул в подтверждение того, что он был исчерпывающим и в закоулках памяти не осталось никаких мелочей, и принялся раздумывать. Поскольку обо всём, кроме сегодняшних событий, он перманентно думал в течение вот уже нескольких недель, Шинтаро не отказал себе в удовольствии начать размышления именно с того, что произошло сегодня. Биографию Джона Нэша он изучил в совершенстве: подозревая у себя шизофрению, он раздобыл в библиотеке множество книг и статей об этом учёном и был совершенно точно уверен, что, несмотря на всеобщее признание всех его заслуг в теории игр, Нэш пока не был удостоен Нобелевской премии. Мог ли Шинтаро выдумать этот факт, также как он выдумал Такао?

Цепь размышлений прервал настойчивый стук в дверь и возмущённое бормотание. Шинтаро возвёл к небу глаза – его вечно пропадающий на съёмках в каких-то рекламных роликах или в клубах непутёвый сосед по комнате умудрился почтить своим присутствием университет именно сейчас. Шинтаро открыл дверь, и изо всех сил тянувший за ручку снаружи Кисэ по инерции шлёпнулся на пол.

– Мидорима-чи, это нечестно! – возвестил он, поднимаясь. – Мог бы заранее предупредить, если решил привести в комнату девушку. Я бы не стал возражать, но предупреждать надо, мы ведь…

– Я никого не приводил, разумеется, – проворчал Шинтаро, возвращаясь к столу и изо всех сил пытаясь игнорировать прилипчивого и вездесущего Кисэ, и поспешил спрятать палку и рубашку обратно в шкаф.

– Вот это история с пожаром, правда, Мидорима-чи? – затрещал Кисэ, отчего Шинтаро, не скрываясь, поморщился. – Я услышал в новостях, когда был на съемках, и сразу сюда, а то мало ли что. Ты не пострадал, Мидорима-чи? Это ведь в здании вашей лаборатории было.

– Я в порядке, разумеется, – отмахнулся Мидорима, поправив очки, и проследил, как Кисэ улёгся на свою кровать и заложил руки за голову.

– Это прекрасно! – умиротворённо вздохнул Кисэ. – А то ты в последнее время какой-то… – Кисэ неопределённо повёл рукой, – напряжённый. Расслабься, Мидорима-чи, жизнь ведь прекрасна!

Шинтаро хмыкнул. Да уж, за два года совместного проживания он привык, что Кисэ перманентно сверкал, как начищенные пять йен, словно у него в жизни и впрямь всё было прекрасно. Ну, разумеется. Учился Кисэ на факультете искусств, откуда, даже сильно стараясь, вылететь по определению невозможно, потому как любая дурь и блажь там расценивается исключительно как проявление творческого склада ума. К тому же, он удивительным образом умудрялся весь семестр прогуливать и заниматься ерундой, но под конец за семьдесят два бессонных часа, в течение которых под аккомпанемент отборного нытья Шинтаро успевал только мыть за ним кружки из-под кофе, пока в них не завелась новая жизнь, заканчивал необходимые эссе и курсовые и сдавал экзамены на баллы, достаточные, чтобы не вылететь. А ещё он снимался в чёртовых рекламных роликах для телевидения и журналов, лелея мечту через несколько лет стать перспективным актёром.