Хозяин лавки боком, по-крабьи, выполз из-за прилавка:

– Убирайся вон, молокосос! Может, ты вор какой или бродяжка... Я сейчас вызову стражу!

Его слова оскорбили меня до глубины души. Что же это за торговец платьем, если он не видит, что только моя куртка, пусть мятая и несвежая, стоит больше, чем весь его товар? Или видит, но притворяется невидящим?.. Спорить с таким неприятным типом я счел ниже своего достоинства и просто покинул помещение. Не помня себя от унижения, добрался до бакалейной лавки. Только покупка горячих булочек помогла вернуть душевное равновесие.

– Ай! – смеялась и махала руками Шая. – Не бери в голову! Это Бубнежник Бу, сквалыга и дурак. Он и выглядит, как сквалыга и дурак... – доверительно шептала она мне на ухо, дыша ароматом яблок и корицы. – Лавка – это наследство от дяди. В таком хорошем месте! А он дурью своей распугал половину покупателей. Совсем не разбирается в торговле!.. Ты непонятный, а это многим не нравится. Я-то вижу, что ты парень хороший... Воспитанный и нос не дерешь...

От ее грубоватого кокетства и добродушных утешений мне стало легче, и я отправился домой умиротворенным.

Внимание привлекла стайка детишек, сгрудившаяся у канавы на обочине дороги. Они подпрыгивали и пели какую-то веселую песенку, перекидывая друг другу ярко-синий мячик. Время от времени их песня прерывалась тоскливым воем, но я его поначалу списал на усилившийся ветер. Когда до детей осталась пара шагов, один из них кинул мячик мне и помчался вглубь квартала. За ним с топотом и гиканьем бросились остальные.

Вой все не утихал, становился громче и тоскливей, наводя на неприятные мысли. В канаве сидел ребенок. Грязный, всклокоченный, возможно даже битый. Он выл горько и самозабвенно, а по замурзанным щекам градом катились слезы.

– Это твой мячик? – спросил я его, уже понимая, что «мячик» был головой куклы-мары, домашнего оберега, окрашенного в ритуальный синий цвет. – На, возьми! Не плачь, малыш... – и протянул ему булочку, одуряюще пахнущую горячей сдобой.

Ребенок поднял на меня глаза. Синие и бездонные, они затягивали в пустоту, на дне которой плескались алые кляксы, безжизненные, но цепкие до жизни... Резкая боль в протянутой руке вернула в реальность: ребенок схватил булку и вцепился в мою ладонь зубами, прокусив ее до крови. Рефлекторно пинком отбросив чумазого, швырнул вслед голову куклы. Взвизгнув, он перекатился через плечо и убежал. А я остался стоять на дороге. Дурак дураком.

«Дом в камышах» до сих пор числился частью родового наследия и не входил в зону ответственности Управы квартала. Поэтому, когда наутро я нашел подвешенного к воротам дохлого кота, жаловаться не стал. Некому.

От тельца ощутимо тянуло бездонно-синим, с красными кляксами на дне. Не нужно упрекать меня в противоречивости суждений – высказывание нелепо, ибо истинно. Именно синюю бездонность пустоты видел я в глазах чумазого кусачего ребенка, именно на дне ее ворочались кровожадные красные кляксы. Не знаю, как иначе передать словами то, что видел и что это было вообще, но виновник котовой смерти был узнан.

Я надел остро пахнущие новой кожей перчатки, осторожно раскрутил проволоку, обмотанную вокруг шеи, опустил трупик в свой единственный мешок, с которым вчера ходил за едой. Выкопал под яблоней ямку, положил мешок, подумав, кинул туда же перчатки... жаль их было, они у меня тоже единственные. Но носить их после того, как касался тела мертвого животного, я бы уже не смог.

Так в моем саду появилась безымянная могила, а я долго размышлял о природе бездонной синевы и хищной жизни красных капель, но так ничего и не понял. Пришлось даже перечитать «Поучения» Учителя Мина.

Не помогло.

Удушающим нотациям я мог внимать только на свежем воздухе, поэтому в текст погрузился лишь когда удобно устроился на старых мостках.

– Хи-хи-хи... – за моей спиной стоял сухонький старичок в вылинявшей хламиде непонятного цвета, – вьюнош тянется к знаниям? Так отрадно сие созерцать...

Его лицо покрывали глубокие морщины, спину согнули годы, тощий пучок волос растрепался, головной убор сидел криво... но взгляд выцветших глаз из под густых седых ресниц был необычайно цепок. Почти через всю щеку тянулись ряды татуировок. Мелькали, перекрывая друг друга, перья и флейты, кандалы и связки монет... венчала летопись нелегкого жизненного пути мандала алхимика. Переходя из клана в клан, старик не минул ни одной из Шести семей в поисках истинного призвания.

– Вы как проникли сюда?

– Ох, простите... – забормотал он, пряча глаза. – Разрешите представиться, я Энохорт Мунх. Здесь растет такая травка... очень нужная мне травка. Но я не знал, что хозяева вернулись: тут все так заброшено, и я не знал... Через заднюю калитку, она рассохлась немного...

– Да полно Вам, – было забавно видеть его смущение, – собирайте свою травку, я дозволяю.

– А вот, кстати, добрый господин, – он непринужденно присел рядом со мной, – почему Вы увлеклись каноном Учителя Мина? В Вашем возрасте нужно читать любовную лирику или романы о странствующих воинах. «Вышла луна, озарила кругом облака, так и краса моей милой сияет, ярка»... – продекламировал он дребезжащим голосом, взмахивая прожженными в нескольких местах широкими рукавами, как летучая мышь крыльями.