Это былъ портретъ матери Аникева въ лучшую пору ея жизни. Сынъ сильно походилъ на нее; но не чертами; а чмъ-то неуловимымъ, въ чемъ, однако, и заключается очень часто истинное, сразу поражающее сходство...

Вово неслышно мелькалъ то тамъ, то здсь, все осматривая и даже трогая. Наконецъ, онъ остановился, кинулъ вокругъ себя общій взглядъ и подслъ къ пріятелю.

– - Ахъ, Миша, какъ у тебя здсь мило,-- сказалъ онъ:-- un nid adorable... впрочемъ, какъ и всегда. Когда только ты усплъ это устроить?.. уютно, будто вкъ здсь живешь...

– - Долго ли! Въ два дня устроилъ, какъ могъ... чтобъ не задыхаться,-- отвтилъ Аникевъ:-- ты знаешь, я не въ своей обстановк, если кругомъ меня гадко -- просто задыхаюсь, боленъ длаюсь, дня не могу прожить...

– - И у тебя прелестно, ты изъ ничего умешь создать красоту; только знаешь ли, что я теб скажу... вотъ сейчасъ почувствовалъ... уютно здсь, красиво, тепло, а все-жъ таки есть что-то такое... жуткое и грустное -- будто бы духи печальные витаютъ... того и жди какой-нибудь жалобный вздохъ услышишь!..Нтъ, хоть убей меня, я ни за какія сокровища здсь бы одинъ не остался!

Аникевъ повернулъ голову и ласково взглянулъ на хорошенькаго князя.

– - Вотъ за это я и люблю тебя, Вово,-- ты мотылекъ порхающій, ты какая-то свтская записная книжка «на каждый день»; но въ теб душа живая, ты иной разъ чувствуешь и понимаешь, par intuition, такое, чего самые серьезные люди не поймутъ и не почувствуютъ. За это и люблю! Врно, голубчикъ: у меня и жутко, и грустно, печальные духи вокругъ меня витаютъ... и часто я слышу ихъ вздохи...

Вово вдругъ засмялся.

– - Чего ты?

– - Да помилуй... вотъ мы о духахъ... я и вспомнилъ. Вдь теперь у насъ спиритизмъ понемногу въ моду входитъ... Я, знаешь, какъ и ты, кажется, въ духовъ врю... и до смерти боюсь ихъ. Только у насъ совсмъ не то, у насъ завелись «сеансы» съ побоями.

– - Съ побоями?

– - Еще и съ какими! Тутъ есть старичокъ одинъ, Бундышевъ, спиритъ «убжденный». Такъ устраиваютъ сеансы, чаще всего у Гагариныхъ, и зовутъ на Бундышева... Забавно! Тушится все, свчи и лампы, длаютъ ночь, столъ поднимается, стучитъ, колокольчикъ звонитъ, а потомъ начинаютъ Бундышева бить куда попало, щипать... на прошлой недл ему чуть ухо не открутили. Онъ кричитъ, визжитъ, молитъ, а на слдующій день по всему Петербургу здитъ и съ восторгомъ разсказываетъ, какъ его духи избили, какихъ пощечинъ ему надавали, синяки показываетъ. При дамахъ отвертываетъ рукава и показываетъ -- parole! Коко Гагаринъ не выдержалъ, признался ему: это я самъ, говоритъ, вотъ этою рукой васъ и щипалъ и тумака вамъ далъ въ шею. Такъ, вдь, тотъ не вритъ, ни за что въ мір, «jeuno homme,-- говоритъ,-- on ne profane pas impvfn'ement les v'erit'es sacr'ees! vous allez subir les cons'equences de votre mensonge!» Коко озлился «Такъ я же васъ такъ изобью,-- говоритъ,-- что поневол мн поврите!» И избилъ, а старичокъ, какъ ни въ чемъ не бывало, духовъ прославляетъ и синяки дамамъ показываетъ. Сегодня у княгини Червинской показывалъ... кругомъ хохотъ, а онъ въ позу -- и цлую лекцію о perisprit reincarnations и ужъ не знаю о чемъ еще...

– - Чортъ знаетъ что такое!-- устало проговорилъ Аникевъ.-- Неужели ничего не могутъ придумать поумне этого издвательства надъ старымъ и, очевидно, больнымъ человкомъ?

– - А ну-ка придумай! Вдь, скука тоже! Изъ дома въ домъ одн и т же небылицы переносятся, вс передаютъ ихъ другъ другу, connaissant fort bien leur g'en'ealogie, ровно ничему не вря и все-таки дйствуя и судя такъ, будто бы вс эти враки были святою истиной...

Но Аникевъ уже не слушалъ или, врне, слышалъ совсмъ другое.

Платонъ Пирожковъ внесъ на поднос «крушончикъ» и роздалъ прохладительный напитокъ въ высокіе тонкіе стаканы.

Аникевъ чокнулся съ Вово, медленно выпилъ до дна и подошелъ къ піанино.

И снова, какъ передъ блестящимъ обществомъ Натальи Порфирьевны, холодныя клавиши ожили и запли. Но это были ужъ не мечты, не погибшія надежды, не борьба жизни, не пожаръ страсти и отчаянный призывъ къ наслажденію. Это было именно то, что почудилось Вово въ жилищ артиста: грустный шопотъ витающихъ призраковъ, ихъ жалобные вздохи.

Вово сидлъ съ забытымъ стаканомъ въ рук и жадно слушалъ.

Дятелъ стоялъ у двери, уныло опустивъ носъ, но скоро неодобрительно мотнулъ рукою и тихонько вышелъ.

А призраки пли такъ внятно, такъ хватали за душу, что Вово почти уже начиналъ понимать, о чемъ именно поютъ они, на что жалуются. Вдругъ въ ихъ мелодію ворвалось что-то новое, звонкая, серебристая нотка безпечнаго дтскаго смха. Только смхъ этотъ сейчасъ же замеръ, и опять зашептали, залетали въ мучительной истом тоскующіе духи... Тише, тише... такъ тихо, будто въ безсонной темнот стучитъ только, обливаясь кровью, усталое сердце, а потомъ... нтъ, это невыносимо, это мучительнй и жалобнй, чмъ вс вздохи призраковъ...

– - Перестань, ну чего ты! c'est insoutenable... будто ребенокъ тонетъ, зоветъ и плачетъ!-- крикнулъ Вово, подбгая къ піанино и хватая руки Аникева.

Все смолкло.

Аникевъ повернулъ къ пріятолю блдное лицо, испуганно взглянулъ на него сухими, расширившимися глазами.

– - Ты понялъ?!. Въ этомъ все... и я не могу больше,-- прошепталъ онъ.

Вово начиналъ соображать. Ему стало очень неловко. Онъ налилъ стаканы, заставилъ Аникева выпить и принялся болтать всякій вздоръ, чтобъ отвлечь пріятеля отъ печальныхъ мыслей. Онъ разсказалъ даже нсколько смшныхъ и неприличныхъ анекдотовъ, которыхъ у него былъ всегда неистощимый запасъ, невдомо откуда бравшійся.