Вечером для делегатов дали концерт. Первой выступала испанская балерина с кастаньетами. Она вылетела на аплодисменты, раскланялась, быстро пробегая глазами по рядам, где писатели сидели вперемежку с командирами. В антракте, переодевшись, вышла в фойе, продолжая кого–то высматривать.

К ней приблизился невысокий человек в толстых очках — она его где–то встречала — и объяснил по-испански с русским акцентом (она хорошо знала этот акцент), что генерала здесь нет. Но 4 июля они мельком виделись в Валенсии. Сейчас он там…

Человек показал короткой ручкой в сторону, откуда прибыли бойцы с трофейным стягом.

Из Постановления ЦК Коммунистической партии Испании в связи с положением на Севере страны:

«…Слабость военной политики явилась причиной ослабления армии, а недостатки обороны обусловили успехи противника; отсутствие единства в политике руководителей молодежных организаций; допущение слабости и нерешительности в переводе мощных промышленных предприятий на работу на военные нужды; вражда между партиями социалистов, анархосиндикалистов и коммунистов — вот основные причины тяжелых поражений республиканцев на Севере…»

X

Когда война отступает в прошлое, вспоминают места боев — зеленая опушка, окруженная окопами, костел на городской окраине, деревня, пылающая впереди. Когда война — настоящее, она прежде всего — время. Минута атаки, сутки марша, часы отдыха. За опоздание — кровь. Но и точность — не гарантия бескровной удачи.

Вы у меня допытывались, Хемингуэй, важен ли момент взрыва? Сегодня над дивизией не рвутся снаряды, вернувшийся из госпиталя Метек Доманьский лечит от фурункулеза и поноса — обычных солдатских болезней — и добивается, чтоб все пили кипяченую воду. Найдется ли в вашей будущей книге страничка для моего приказа: под личную ответственность командиров запретить употреблять сырую воду? А для учебного расписания — тоже под личную ответственность: каждое занятие — пятьдесят минут? Ни себе, ни бойцам я не могу разрешить роскошь свободного времени. Если они все же умудряются писать письма, ходить в кино, иногда — крутить походные романы, то объясняется это чаще всего солдатским искусством обманывать командира и время.

Мне не справиться с простейшей задачей — учебной, боевой, — покуда командиры не научатся дорожить минутой и согласовывать действия. Завершая совещания, я прошу всякий раз сверить часы. По чьим? По моим, Хемингуэй, только по моим.

Время в дивизии определяется не по Гринвичу, а по часам комдива.

На войне все имеет начало, но конец неведом. Стремительный штурм затягивается в многодневное сражение, жизнь обрывается задолго до старости.

Не знаю, когда кончится передышка. Но хочу выжать из нее все возможное и сверх того. Полевые занятия проведу с танками, приучу бойцов не отставать от танков, не любоваться издали. Это очень важно, взаимодействие пехоты с танками: минуты и скорости.

На войне время диктует все, вплоть до личных отношений.

Мой новый шофер, мадридский комсомолец Маноло — Хосе ранен при Брунете, «мерседес» искарежен — расположил меня прежде всего сообразительностью. Он увидел, что есть для командира дивизии минута. Потом уже я разглядел, какой это славный и добросердечный малый, увидел его улыбку, — такого бы сына…

Изучая путь тридцать пятой, будущий историк — тот, кого упоминал Кольцов, — вряд ли догадается, как сковывало дивизию оформление приказа в ее же штабе. Я пишу по–польски, адъютант переводит на французский, писарь — на испанский, комиссар Лискано, вспомнив учительское прошлое, кряхтя и хмыкая, протирая очки, правит текст. Л время идет.

Минута на войне способна сблизить и разлучить. О нашей дружбе с Модесто наслышаны все, он от души и от испанской щедрости хвалит мою дивизию; меня никто не переубедит: он — лучший из командиров испанских соединений. Однако в ночь с 20 на 21 августа не было брани, какую бы я не обрушил на его голову и его штаб, разыскивая их, как гласил приказ, на шоссе Сарагосса — Асайла у 56-километрового столба. Штаб укрылся в оливковой роще, не позаботившись ни об указателе, ни о маяке [51].

Зато дневное выдвижение 11-й и 15-й интербригад, вместо намеченного приказом на ночь, — на моей совести.

Приказ корпуса Курт Денис и я читали вечером при карманном фонарике. В общем пункте, регулирующем передвижение частей, ни строки об одиннадцатой и пятнадцатой. Мы не разглядели, что о них упоминается в самом конце, после размашистой подписи командира корпуса. Этим я и оправдывался перед Модесто, когда он чуть не с кулаками накинулся на меня.

К счастью, у нас обоих хватило ума и выдержки. Присутствие подчиненных охладило страсти.

Модесто остывает быстрее меня. Но насчет времени я понимаю не хуже…

Приказ 35-я дивизия получила 15 августа в 5 часов 45 минут. Приготовиться к погрузке и переброске на «другой фронт», взять «все необходимое для боя».

«Другой фронт» — вскоре выяснилось — Арагонский. Точнее — Сарагосский его участок. Здесь предстояли многообещающие события.

Когда Вальтер — уже после передислокации — прочитал директиву командования: «Провести смелое и решительное наступление на Сарагоссу не только с целью вынудить противника оттянуть свои силы от Сантандера, но и для того, чтобы подкрепить и воодушевить восстание», ему вспомнился разговор между Горевым и Штерпом насчет отвлекающих операций и безнадежности Севера.