— В Средней Франконии живет пятнадцать процентов всего баварского населения. Но это в основном протестанты, особенно франконский Ансбах. Поэтому мы бросили в Среднюю Франконию наши лучшие пропагандистские силы. Мы провели там шестьсот собраний — столько же, сколько во всем Гессене. Там мы распространили пятьсот тысяч листовок и семьсот пятьдесят тысяч экземпляров «Дейче нахрихтен».

Фон Тадден удовлетворенно хмыкнул и добавил, обращаясь к Бенно:

— По моему указанию в Среднюю Франконию прибудут завтра четыреста добровольцев из всех партийных организаций. Они помогут своим однополчанам в решающем сражении.

В это время в закусочную ввалился огромный детина в запыленных крагах. Он обвел глазами зал и направился к столику, где сидела компания лидеров НДП. Подойдя к фон Таддену, он выпятил грудь, приложил руку к голове и громыхнул на весь зал:

— Рапортую: шестьдесят добровольцев из Эннепе и десять машин с громкоговорителями прибыли.

— Спасибо, дорогой, спасибо, — спокойно ответил фон Тадден и пригласил его сесть рядом.

— Легки на помине, — широкая улыбка играла на лице барона. — Вот видите, господа, первые подразделения уже выходят на исходные позиции.

К их столику подошел молодой мужчина высокого роста, сидевший в углу закусочной.

— Разрешите представиться, я журналист из местной газеты «Ди Глокке». Не могли бы вы ответить, господин Тадден, по какому случаю прибыли сюда ваши люди? Эннепе — это ведь не близкий край, а Рурская область.

— Они просто хотят попьянствовать пару дней, — довольно холодно ответил барон, стараясь, однако, сохранить полную безмятежность.

Рихард Грифе вздрогнул, услышав голос журналиста, и весь как-то съежился.

— Что с тобой, Рихард? На тебе лица нет, — удивленно спросил его фон Тадден, когда журналист отошел от их столика.

Грифе, совершенно растерянный, смотрел вслед удалявшейся фигуре и почему-то шепотом ответил:

— Это ведь Вальтер Биркнер.

— Что за чушь! Ты же сам сказал, что он утонул в Дунае, — раздраженно сказал барон.

— Да, это произошло почти… — начал было Грифе, но вовремя проглотил последние слова, заметив испепеляющий взгляд фон Таддена. От растерянности он чуть не выдал самого себя. И Гесс и Германсдерфер внимательно смотрели на него.

— Но с тех пор я ничего о нем не слышал, — подавленно бормотал Грифе.

На него было жалко смотреть.

Грифе не ошибся. К ним действительно подходил Вальтер Биркнер. Но если бы Грифе смотрел ему не в спину, а в лицо, он был бы менее уверен в этом. Знакомые Биркнера в один голос утверждали, что он сильно изменился за последние месяцы. Он возмужал и окреп, его движения стали уверенными и быстрыми, как у человека, который волею обстоятельств вынужден самостоятельно и зачастую без промедления принимать решения. Но более всего изменилось у него лицо. Черты его приобрели некоторую жесткость, от глаз лучиками расходились ранние морщины, в уголках рта обозначились глубокие складки, придававшие ему несколько мрачноватый вид. На висках поблескивала первая седина. Справа на лбу появился короткий, но глубокий шрам. Сам Биркнер называл его «ульмской меткой».

Собственно говоря, с момента появления этой метки он вел теперь отсчет своего второго рождения. Хорст Вебер по этому поводу сказал:

— Не всем удается родиться дважды. В таких случаях тем более надо ценить жизнь.

Спасла Вальтера простая случайность. Когда от мощного удара на пароходе в Ульме он грохнулся за борт, Вальтер незамедлительно начал погружаться. Правда, вода привела его в чувство, но только для того, чтобы в полном сознании навечно принять в свои волны. Человек со связанными сзади руками погружается как камень. С Вальтером, избитым и измученным бессонницей, это произошло еще быстрее. Течение подхватило его тело и потащило вниз вдоль киля судна. Вот здесь-то его и стукнуло сначала краем лба, а затем руками за острую железную скобу, отогнувшуюся на корме у днища. Он зацепился за нее веревкой, которая связывала руки, и застрял. Все это произошло настолько быстро, что он не успел даже как следует наглотаться воды. Острая боль в голове от удара о скобу, как он потом объяснял Хорсту, прибавила ему сообразительности. И Вальтер начал тереться веревкой о железо. У него вряд ли бы что-нибудь вышло из этого, если бы не течение. Напор воды на его тело был достаточно сильный, и возникшее сопротивление давило на веревку. Вальтер понял, что его руки свободны, только после того, как его мощным толчком бросило в сторону. Он как пробка выскочил на поверхность и стал жадно хватать пьянящий ночной воздух. По мере того как к нему возвращалось сознание того, что он спасся, силы покидали его. Он едва добрался до берега. Что было дальше, он не помнил.

Очнулся лишь утром. Он лежал в высокой зеленой траве, и над ним сияло солнце — маленькое сверкающее чудо, которое он уже не надеялся увидеть.

Биркнер две недели провалялся в деревне у своих родственников, пока полностью оправился от пребывания в «Кругу защитников родного края». Он виделся только с Хорстом Вебером, которого вызвал через своих родственников. Хорст рассказал ему о своем посещении Ганса Краузе-Линдемана. Известие о том, что телефонный разговор Биркнера и Краузе подслушивали, неожиданно для Хорста произвело на Вальтера успокоительное впечатление. Он был рад, что остатки его опасений относительно роли Краузе окончательно исчезли. По просьбе Биркнера Хорст съездил в Ульм и вместе с полицией осмотрел пароход. Однако там не удалось найти абсолютно никаких следов пребывания людей. У парохода был заброшенный вид. Принадлежал он богатому предпринимателю, который в это время находился в длительной коммерческой поездке за границей и еще не решил судьбы старой посудины, списанной на прикол. Полиция весьма скептически восприняла сообщение Биркнера, переданное через Вебера. Правда, они все добросовестно запротоколировали, но откровенно дали понять Веберу, что в последнее время слишком многих людей в стране мучает мания преследования.

Когда Вебер рассказал об этом Биркнеру, последний безнадежно махнул рукой:

— Я уже давно не верю в помощь со стороны полиции. Вот если бы у меня был ювелирный магазин и его бы обворовали! Тогда был бы смысл заниматься таким делом. Нарушен великий принцип частной собственности: украли ценности, деньги. Это подрывает устои общества. Да и награда будет неплохая. А здесь? Кто-то кого-то бьет по морде, не дает спать, слепит светом. Ребячьи забавы, да и только. И к тому же ни одного трупа. Дохлое дело.